Евгений Кулькин - Воскресят меня стихи. Том третий

Наизусть несу свою
Беззащитность-безоружность
И твердить не устаю,
Что лиха моя наружность.

Да, действительно лиха
От стиха и до стиха.
А в остатный промежуток,
Что порой длинней судьбы,
Входит мир,
Что мил и жуток,
Щелясь
Щелью
Городьбы,

Сквозь какую я себя
Откровенно голым вижу
И, прообраз свой лепя,
Все на свете ненавижу.

От стиха и до стиха,
Словно ночь,
Душа глуха…

Волну обстриг скаженный ветер
И раскудрявил навсегда,
И день, что был высок и светел,
Сожгла мятежная вода.

Рассорен с целым белым светом,
Рыдает чибис за рекой,
И медленно течет за летом
Весны настоянный покой.

Откуда этот ветер взялся,
Зачем вломился очертя?
Затем ли, чтобы я вознялся
И приземлился близ тебя?

Муравьи рассыпаны, как звезды,
По суровой полусфере так,
Что стригут собою хилый воздух,
Чтобы уволочь его во мрак.

Целая вселенная движенья,
Откровенья,
Споров,
Колготы.
И над этим всем
Дневное бденье
И почти безликие
Мечты.

И чего-то низменно-простое,
Без названья,
Как забытый мир.
И бездумность нервного настроя,
Что меня пытает, как вампир.

Унесу в неведомость неверье,
Лба гримасой не перекошу
На безликий сухостойник.
Птицу
Быть терпимей к чуду
Попрошу.

Чтоб на чьих-то тесаных воротах
Несуразно-горько написать
Разуму неведомое что-то,
От чего нас надобно спасать.

На причуды отвечать
Можно только поцелуем.
Неудачи означать
Можно только поцелуем.

Пониманье вымогать
Можно только поцелуем.
И предпесние слагать
Можно только поцелуем.

Что еще изобразить
Можно только поцелуем?
Разве право разрешить
Жизнь окончить поцелуем.

От твоего величья пьян
Разверзшийся над нами
Небес стоокий океан.
И я – заговорил стихами.

Так просто стало уповать
На небо.
Ибо только небо
Могло безмолвно ворковать,
Всепостигая быль и небыль.

И знал я, что на небе Бог
И что земля – его творенье,
И потому ему не мог
Не посвятить стихотворенья.

И если б гром кого убил,
Не удивился б я нимало.
Он, видно, для земли лишь жил.
За то и небо покарало.

Из песка,
Из чернозема,
Из суглинка-солонца
Проросла весны истома
Ради красного словца.

Ради ритма,
Ради рифмы,
Ради прочих хитрых див
Разложи на логарифмы
Мой нечаянный порыв.

Все познай и все учти ты,
Потому что в вечном зле
Мы с тобою будем квиты
За беспечность на земле.

Повремени с тоской и грустью,
Что вдруг нагрянет невзначай,
И без иконно-скорбной гнуси
Всех, кто приходит, привечай.

И лучше прослыви святою
Среди хоромов и трущоб.
Ведь сладко мерить добротою
Жизнь, что не прожита еще…

Полутемно иль полумрачно
В том доме, где когда-то я
Вдыхал суровый дух барачный
Как главный символ бытия.

Кем стать,
Кем быть –
Не все равно ли,
Лишь только б голод пережить,
Лишь было б меньше лжи и боли,
И больше б пользы совершить.

Почти газетные мышленья,
Почти страдальческая блажь.
Ведь простодушные лишенья,
Увы, другому не отдашь.

Когда же долгий мир изменит
Неузнаваемо все то,
Что в нас до срока спит и дремлет,
Чтоб выдать сумрак несвятой?

Кто свою судьбу не комкал,
Кто чужую не терзал,
Тому нечего потомкам
Рассказать, как жил-дерзал.

Тот, кто голову на плаху,
Как благой сосуд, не нес,
Тот всю жизнь прожил под страхом,
Не познав ни бурь, ни гроз.

Тот, кто в праведности вечной,
Как святоша, блюл себя,
Тот не знал тоски сердечной,
Тот не мучился, любя.

У кого благополучно
Все, к чему благовелел.
Вот кого продать поштучно
Сам всевышний повелел…

Уняться бы уму
И охолонуть сердцу.
А там бы –
Хоть в тюрьму,
Ко всем чертям бы деться!

Но совесть на ножах
Со всякой новой мерой.
На свой и риск и страх
Преследую химеру.

И вижу, как круглит
Она глаза незряче.
И по ночам кричит,
А может, только плачет.

И, видимо, я зря
Ее за то пытаю,
Что, честно говоря,
Ничто о ней не знаю.

Осторожно подбирая ноту,
Под окном зацвенькала капель.
И тревожней стало отчего-то,
Словно март стремился не в апрель.

Словно вьюги впереди летели,
А тулуп-то продан сгоряча.
Оттого озноб завелся в теле
И не лечит чарка первача.

Может, только у меня бывает
Это ощущение беды,
Когда почки тихо набухают
И стоят сторожкими сады.

А капель-то знай себе считает,
На секунды делит день за днем.
И благая песня оживает
В сердце затревоженном моем.

Ты мое совершенство,
Ты терзанье мое,
Погрузи во блаженство
Своего мумиё.

В ту глухую волшебность,
От которой порой
Вся на свете лечебность
Станет пресной игрой.

Мумиё-мумиёка,
Мне все это иль яд?
Или призрак востока,
О котором молчат?

Полет шмеля безбольней пули,
Но все равно он злой полет,
Когда стоишь на карауле
И тьма в затылок смертью бьет.

Когда любые неутряски
Тут просто кажутся бедой.
И грезит призрак, словно в сказке,
И небом тешится прибой.

Сквозит безлунная нетленность
Меж прежним тленом и тоской.
И ослепительная леность
Ложится песенной строкой.

На ту тропу, где чьи-то ножки
Навек утопали в мечту,
Где некий перст в грибном лукошке
Прохожим виден за версту.

Полет пчелы безбольней пули,
Хотя и множится всерьез.
И ель в почетном карауле
Стоит на страже чьих-то слез…