Евгений Кулькин - Воскресят меня стихи. Том третий

Двенадцать тетрадей
В двенадцатый раз
Я вновь перечитывать лажусь.
Как будто иду я
В двенадцатый класс
И сыном – двенадцатым –
Кажусь.

А может, ловчее сказать бы –
Кажусь?
Ведь в строчке –
Двенадцать ошибок.
И вот я –
В двенадцатый раз –
Побожусь
Раздать вам
Двенадцать улыбок.

И если двенадцать читателей вдруг
Найдут,
Что я – конгениален,
Двенадцать знахарок
Мне выльют испуг,
Чтоб стал
Хоть однажды
Реален.

Изморозь –
Мнимость,
Иль только –
Узорность.
Тихая крылость –
И –
Иллюзорность.

Вот и притопали
В счастья
Историю –
Из Симферополя
Да в евпаторию.

Шли мы
Дорожкой,
Усыпанной
Гравием,
Да на дележку
Моей географии.

Умирала понарошку
Раз четырнадцать душа,
Когда чистили картошку
Шилом, ради куража.

Когда с тем играли в прятки,
Кто погинул навсегда,
Когда прятали тетрадки
В дебри ложного стыда.

Умирала понарошку
Наша совесть,
Наша честь,
И кляла себя гармошка
За поруганную песнь.

Окаянная затея –
Петь так петь,
А пить так пить.
Чтоб от радости хмелея,
В водке душу утопить.

Пусть она живет русалкой
С русской песнею в груди.
И хотя, признаться, жалко
Жить с бездушьем впереди.

По крышам град чечетку выбивал,
Вприпрыжку на асфальте куролесил.
Он был тогда неудержимо весел
И сыпал пустозвонные слова:
– Ах, как прекрасно!
Это же мечта!
Ну отчего не радуетесь все вы?..
А я молчал.
Ведь эта красота
Огнем беды сожгла в полях посевы.
А я грустил, что труд людей пропал,
Что топчет град доверчивую зелень…
Я это близко к сердцу принимал
Лишь потому, что сам возделал землю.

Что нас долго томит,
То нас быстро утешит.
Зреет где-то гранит,
На слезах не замешан.

Мрамор где-то залег
На доступных глубинах.
Только это пролог
Нашей повести длинной.

Это только порог,
Это только зацепка,
Чтоб явились пророк
Или дедка да репка.

Похвальбою живет
Православная сказка.
Но постромки не рвет
Околевший савраска.

Но россия в слезах,
А хотелось, чтоб в ризах.
И растет на глазах
Злое семя каприза.

И выходит на суд
Многонравное племя.
А душа, как сосуд,
Осушаемый всеми.

А душа, как побег,
И затем лишь нетленна,
Чтобы с ней человек
Расставался мгновенно…

Не очень-то сладко в других ошибиться,
Но горше – в себе ошибиться самом.
Не просто влюбиться, а просто забыться,
Как лист или стриж за окном.

Попробуй себя возвернуть из безвластья,
Безверья в себя самого…
Ведь долгое счастье клянут, как ненастье,
Все те, кто имеет его.

Ее стена от пуль щербата,
И потому-то мне она
Скорей напомнила солдата,
Чем храм, где Бог и тишина.

Над ней не голуби кружили,
От близких взрывов крест дрожал,
И службу скорбную служили
В ней пехотинцы двух держав.

Темнело небо утром майским,
И корчилась от ран заря,
И лбы крестил безбожно «максим»
В проем дверей из алтаря.

В голубом бескорыстии дня,
Где живое поет и дерзает,
Старой притчей пытает меня
Горевая гармонь расписная.

Присмирев в полузрячих руках
Непонятною смирностью звуков,
Вдруг заплачет она впопыхах
Про любовь, что пытают разлукой.

Вроде все это было не раз
И оскоминой скулы сводило.
Только притча, как слезы, лилась
И в былое твое уводила.

В посиделочном тихом кутке
Эти чувства в узоры сплетались,
И девчата с улыбкой шептались,
Обнаружив записку в клубке.

Шутоломилась пляска огня,
Будто конница в сшибку неслась.
И, дыханье в груди утесня,
Вздох разлуки спаровывал нас.

Пусть у нас ни двора, ни кола,
И свиданье – и то у плетня.
Но попляшут еще зеркала,
Отражая тебя и меня.

Отрыдают на свадьбе у нас
Половицы в дому-терему.
Только чтоб ты меня дождалась,
Не далась ни за что никому.

Угасает разлучный костер,
Серый пепел бельмотно незряч.
И, щадивший меня до сих пор,
Из груди вырывается плач.

Эхо бродит по ближним лесам,
Как в минувшие ночи и дни.
Только сердце не верит слезам,
Потому что лукавы они.

Оттого и швыряю сушняк,
Чтобы пламя корячилось вновь,
Чтобы длился, уродуя мрак, –
Миг, в котором играем в любовь.

«Выпьем за тех, кто в море,
На вахте и на гауптвахте!» –
Мичман Заборский Боря
В этом вопросе практик.

Вряд ли кого забудет.
Пить абы с кем не будет.

Выпили и закусили.
Прошлое помянули.
Словно заголосили
Рядом с башкою пули.

Грянул медалей ряд,
Лопнул тревогой взгляд.

По-шальному на тарелочке
Яблочку не улежать.

«О, держите меня, девочки!
Надумала рожать!»

Юмор флотский не форсист,
Гопни-гоцни, гармонист.

От чечетки, от трещотки
В голове стоит содом.
Бескозырки и пилотки
Заплывают в каждый дом.

«Увольненье – девкам праздник!» –
Так парнишка
Девок дразнит.