Виктор Серов - Донские просторы

К Дону Тихому, к глыбе гранита безликого,
Привела от усадьбы к обрыву прямая аллея.
У могилы писателя и гражданина великого,
Погрустив, постоял я, от солнца весеннего млея.

Над рекою спокойной сегодня ни всплеска, ни шороха,
Где-то рядом на ветках заливисто пел соловей,
Молчаливый гранит со скупою насечкою – «Шолохов»,
Навсегда, на века заменил для него мавзолей.

Завершая свой жизненный путь, убеленный сединами,
Он почти ежедневно на этом обрыве бывал,
На скамейке часами сидел он у Дона любимого,
О казачестве вольном, его возрожденье мечтал.

В казаке тяга к воле, свободе – особое качество,
Уничтожить его не сумел ни один лиходей,
Возродилось, как Феникс из пепла, донское казачество
И в станицах не редкость увидеть в лампасах детей.

А весною съезжаются люди на песни застольные,
Почитая живущих и помня о тех, кто ушел,
У станицы встречают гостей казаки хлебосольные
И, как символ их воли, парит над степями орел.

Лишь ленивый о нем ничего не писал,
Видно нет исключений из правил.
Если кто-то в районку строкой не попал,
Все равно закорючку оставил.

Каждый первый легенду под стих подогнал
Про Петра и пролитую чарку,
Не подумав: раз он на Азов поспешал,
То зачем ему лезть в Богучарку.

Оппоненты твердят – полноводным Дон был,
Мог создать им проблемы большие,
И при ветре бывало он сильно штормил,
Но не лодки шли – шлюпы морские.

Популярность в легендах не стоит искать
Для себя и начальству в усладу —
Надо больше о людях живущих писать
И не ждать от имущих награду.

Можно много еще разных тем набросать,
Пролопатив историю дружно,
По следам потоптаться и все описать,
Но кому это все будет нужно?

Если всех сосчитать, кто по тракту скакал,
То получится – выше макушки,
Ведь на Юг мимо нас в те века проезжал
Граф Толстой, Грибоедов и Пушкин.

Три столетья стоит Богучар у реки,
Много вынес, но стал еще краше,
Им довольны не только одни земляки,
Но и гости столичные даже.

При Петре пусть заставою был он тогда,
Не уездным и не величавым,
Только место себе застолбил навсегда,
Называясь уже Богучаром.

Этот милый, зелёный, уютный, родной
Городок, что в степях затерялся,
Я с годами к нему прикипел всей душой
И теперь навсегда здесь остался.

Когда порой нет силы встать,
Просвета нет в конце пути,
Сильнее надо зубы сжать,
Подняться и вперед идти.

И пусть подписан приговор
Тот, что не смогут оправдать,
Опять, судьбе наперекор,
Встряхнуться надо и шагать.

А если дрогнешь на ходу,
Начнешь хандрить, себя жалеть,
Не сможешь пережить беду,
Тогда и настигает смерть.

С ней не сыграешь на бегах,
Где ставки принято менять,
Но если будешь на ногах,
То долго может не догнать.

Видно мало я в жизни у Бога просил:
Нет достатка большого, убого жильё,
Но ему благодарен – до внуков дожил,
Оказалось, что главное счастье моё.

В этих маленьких, нежных и хрупких руках,
Слабых, ласковых, милых, совсем неумелых.
В тех наивных, огромных озерах-глазах
И шагах – неуверенных, первых, несмелых.

Пусть знакомые – те, что побольше смогли,
Капитал сколотившие потом и кровью,
Отдыхать позволяют себе на Бали,
Ни на йоту не веря, что можно любовью

Заменить для себя сразу тысячи благ,
Отказавшись порою от сна и покоя,
И по жизни нести это счастье, как флаг,
Наконец-то пришедшее мне с сединою.

Позакончив с женой перепалку,
Бросив напрочь дела и гармонь,
Устремился мужик на рыбалку,
Знать, пошла на верховье чехонь.

Мы, тогда босоногие дети,
Раньше всех умудрялись вставать
И спешили к реке на рассвете,
Чтобы лучшее место занять.

Отработав, мехдойка заглохла.
На луг в сумерках гонят коров.
Пока в пойме трава не просохла,
Начинали ловить кузнецов.

Вот уж солнце пригрело затылки —
По колено намокнув в росе,
С кузнецами в заткнутой бутылке
Устремлялись к песчаной косе.

И, забросив нехитрые снасти,
Собиралась в толпу детвора
Посудачить про разные страсти,
Обогревшись чуть-чуть у костра.

Вот, запахло печеной картошкой,
Подрумянился сала шматок,
Хлеб домашний доеден до крошки,
Выпит кваса последний глоток.