Олег Паршев - Месяц династии Май. Книга стихов +

Между делом и поделом,

Между омелой и помелом,

Там, где перекрёсток тюрьмы и сумы,

Обитает мир, который построили мы.

В этом мире много цветастых слов,

Есть свободы, связанные из оков.

А есть и оковы, выкованные из свобод,

И мутное время, в котором мы ищем брод.

А бывает, не мы строим мир, а мир строит нас.

И тогда мы роняем свет из опустевших глаз.

Капля света падает в бочку тьмы и горит.

В реторте пузырится и брызгает лучистый рассветорид.

А капля света воскрешает не только лошадь, но даже кита.

И мы видим, как трепещет чудо на дне судьбы-решета…

Пока катится камень, можно куда-то зайти, потрепать языком.

Пока катится камень, движется мир, а я – вместе с ним – по ссылке myagko-postelit@com.

И я открываю дверь. «Привет, как жив-здоров, Прокруст?

Не стану про хруст – моветон… не ты ль пролоббировал тот эдикт, что издал Минпуст?

В нём – о том, что нужно блокировать всё, что превышает длиною нос,

А все мало-мальски дальние дали пора пустить под откос».

«А хоть бы и я, – говорит, – много ль в просторах морали?

А хоть бы и так, – взор его ясен, – едва ли нужны эти дали.

Присядь на диван, почувствуй себя, как дома.

С виноградников Стикса мне прислали вчера забористой комы,

Выпьем, поболтаем о том, что нужно знать свои сани,

А я пока закреплю тебя на диване…»

– Дурак ты, Прокруст, – отвечаю я и выхожу вон.

Облака летят и смеются, и нигде не видят препон.

А телефон всё молчит, и мир становится мал.

Но нужно прожить себя насквозь, пройти себя до утра, загрузить в себя новый реал.

Спешащие мимо тролли предлагают (недорого) лёгкую смерть, я кричу им: «Брысь!».

Мой камень скатился, пора толкать его ввысь.

Звонок параллельному Я (у нас один на двоих альтер-эго).

– Привет, как ты там, брат?

– Пытаюсь идти Серединным Путём, но опять навалило снега.

Сыплет кряду три дня… на кой ляд этот кряд?

А как у тебя? Надеюсь…

А что у меня?.. Розовоперстая Эос

Скользит надо льдом пруда, кормит ручных уток.

«В теченье ближайших суток, —

Вещает радио, – ожидаются холода».

На лавочке три шиликуна пьют иней со спиртом,

Машут рукой, мол, давай-ка с нами,

Но я проникаю в реал, разбавленный простуженным виртом

И ещё не рождёнными временами.

Когда Анубис ушёл за седьмой плач,

Он отдал ключ Костроме.

И сказал: «Время моих удач

Подошло к зиме.

А у тебя впереди вся даль,

Вся высь у твоих ног.

Пусти по морю мою скрижаль,

Я больше тебе не бог».

И Кострома осталась одна

В доме, увитом плющом.

И достала наш мир со дна

Анубисовым ключом.

А дальше всё потекло, как встарь,

Добро осталось спящим всадником на стреноженном зле.

И Кострома, зная, что зло убивает и порождает всё, писала наш календарь

Искрами на золе.

Капитан землепашцев завершает дела на земле,

Улетает в кипящий стеклоугольный бетон.

Сверяя маршрут с морщинами на хозяйском челе,

Улыбаясь, машет крылами его птеранослон.

Приземлившись, капитан заходит к соседу – мастеру эдд,

Что теперь пишет оды, размахивая топором в пустоте.

А тот, разрывая в клочья радость прежних побед,

Бурчит, что слово – только одно, остальные не те…

Буря в стакане города к рассвету почти улеглась.

Немного солнца в холодной войне – это ль не повод к переводу часов на язык весны?

Капитан знает: то, что для иных – грязь,

На деле – путь бороны.

И он достаёт бурдюк, разливает в стаканы

Соки земли, в которых – и смех, и плач.

И мастер эдд пьёт с капитаном

За здоровье прекрасных кляч.