Вера Сафронова - Юкагиры

Вот все рванули. Сбились в кучу.
И ничего не разобрать:
А как борьба шла за дорогу,
В той снежной пыли не видать.
Лишь вдалеке уже виднелись,
Как будто бурые комки:
А руки вожжи натянули,
И все неслись в перегонки.
Средь них и Петердэ; но только
Оленей он своих не гнал,
И ни за кем стрелой не несся,
И никого не настигал.

Он ехал строго в середине,
Вернее места нынче нет.
А это знает каждый гонщик
И без каких-то там примет.
Все видно, – кто несется первым,
А кто давно уже отстал,
И так бороться, значит, легче,
И Петердэ об этом знал.
Лишь изредка меняясь местом,
Преодолели часть пути.
И Петердэ все примерялся,
А что там будет впереди?

Легонько вожжи натянул он,
Олени шире шаг метнули,
И, обходя упряжек строй тот,
Они вдали уже мелькнули.
Удача это или счастье?
На рысь пустить оленей рад;
Из-под копыт лишь снег искристый
Да глинистых каменьев град.
Но душу радовать так рано,
Осилив только полпути,
Все может сильно измениться,
С дороги б только не сойти.

Но вот беда. И сам он видит,
Упряжка мимо вдруг прошла.
В клубах купаясь снежной пыли,
Уже другая догнала.
Хлестнул оленей посильнее,
Упряжка вроде поползла,
Но рядом с ним, в своей упряжке,
Соперник-чукча плыл – Ланга.
Мгновение как будто вместе
Неслись. Но что произошло?
Упряжку Петердэ куда-то
С дороги влево понесло.

Олень его один свалился,
Как будто скошен наповал.
Другой, как будто бы споткнулся,
И, дернувшись, он на колени встал.
И Петердэ мгновенно понял,
Что лямка рваная в руках,
Ланга успел ее порезать?!
Сверкнули слезы на глазах.
Миг слабости он пересилил
И лямку крепче привязал,
Сел в нарты он и, оглянувшись:
«Поехали, теперь!» – сказал.

Вожжами он хлестнул оленей:
«Неситесь вы, как ураган!»
Метнулись те стрелой шальною:
«Держись теперь же, сирайкан [20] Сирайкан – сволочь ».
Поднявшись на ноги, увидел
Он долгожданных три дымка,
И сердце вдруг заколотилось,
Как у бегущего зверька.
Но Петердэ заметил что-то, —
То, от чего стал белым снег,
И солнце засияло ярче,
Оленей стал быстрее бег.

Олени хоть его не много
Стояли. Видно, Бог помог,
Они немного отдохнули,
И так легко шли, навзволок!
Заныло сердце. Наплывает
Ланга. Но, словно не вперед, —
Назад, казалось, чукча едет,
Вожжами он оленей бьет.
Вот на мгновенье поравнялись,
Оленя Петердэ хлестнул,
Да так, что тот пригнулся, прыгнул,
В тот миг второго полоснул.

Кенкель [21] Кенкель – длинная палка он выкинул, он – тяжесть,
И рад тому он, как дитя,
С нарт соскочив, понесся рядом
С упряжкой, на бегу свистя.
Вот разбежался, в нарты прыгнул,
Ее немного подтолкнул,
Своих оленей быстроногих
Еще сильнее подхлестнул.
А те уже без чувств от боли,
Как будто знают – добегут —
Не встанут снова парой стройной,
А в судорогах упадут.

«Олени! Ну, еще немного, —
Дрожащий голос все шептал: —
Огни уж рядом, очень близко,
Я что, победу одержал?!»
Вот подхватил кольцо ногою,
В прогалок он толпы влетел
И бросил он своих оленей,
Их смерти видеть не хотел.
Внутри стучало – колотило,
Горело все большим огнем;
Он брел куда-то, сам не зная,
Что говорят все лишь о нем.

И чьи-то руки обнимали,
Потонча что-то там кричал,
Но Петердэ в тот миг от солнца
То слеп, то снова прозревал.
Но чьи же руки обхватили,
Прижали вдруг к своей груди?
«Стой, Петердэ, очнись скорее
И на меня ты погляди.
Тебе лишь солнце нынче светит,
И уважают стар и мал…»
И мысль мелькнула: «Охоноо…
Его, как друга, обнимал».

Вот остров каменный Туолба.
Здесь сдревле, испокон веков,
Вовеки прах всегда хранится
Всех дедов, прадедов, отцов.
И по преданьям наших предков
Их дух здесь жив теперь всегда;
Он защищает жизнь людей всех
От злого, лютого врага.
А враг тот – каменное чудище:
Страшна седая борода.
И если он зайдет в селение,
То ждет людей тогда беда.

Разбогатеть стремится чудище,
И всех живых он убивает,
Но духи с ним войну ведут,
Его в селенье не пускают.
Бывает, задрожит земля,
И под ногами вдруг качнется,
На берег выплеснет вода, —
То чудище на волю рвется.
Каменья он кидает с гор,
На землю валит сосны, ели,
Но нет, не вырваться ему
Из мрачного из подземелья!

***************************

Среди могил, камней и сосен
Тордох на острове стоит,
И одиноким он окошком
На небо синее глядит.
Шаман-старик в тордохе этом
Беседу с духами ведет,
Он варит травы и порою
Свой бубен в руки он берет,
Садится в лодку и в селенье,
Когда его там кто-то ждет,
Плывет, мотая головою,
То причитает, то поет.

Той песни смысл не всем понятен,
Нет связи в звуках и словах,
Но виден даже среди ночи
Тот страшный блеск белков в глазах.
И черное лицо в морщинах,
Оскалив вдруг беззубый рот,
Наводит страх, оцепененье,
Наружу сердце твое рвет.
Все, затаив дыханье, жаждут
И ловят каждый его звук,
А душу раздирают вопли
От неиспытанных тех мук.

Когда ж, его в селенье встретишь,
Он стар, спокоен, молчалив,
Трясет он редкой бородою,
К людским капризам терпелив,
Он слушает селенцев споры,
Совет дает, спешит туда,
Где, кто-то захворав, недужит,
В сэпсэ прокралась вдруг беда.
Камланит там. Поет и скачет,
В свой бубен непомерно бьет:
Когда больному вдруг поможет,
Беду в сторонку отведет.

В мешок свой, старый и потертый,
Юколы молча соберет,
Подарки сложит аккуратно
И к берегу опять уйдет.
Там сядет в лодку и уедет
В кромешную ночную тьму:
И, видно, духами так велено,
Так старость коротать ему.
Провиснут от юкол веревки,
Растянутые вдоль окна,
И одиноким своим глазом
В жилище поглядит луна.
И, затаив свое дыханье,
Приляжет ветер за холмом,
Застынут звезды в черном небе:
И тишина уже кругом.
Лишь где-то филин ухнет громко
И, спохватившись, замолчит,
И даже речка, затаившись,
Чуть слышно по камням бежит.
Вот одинокой белой птицей
Вдруг льдина проплывет, шурша:
На перекате окунется
И уплывет вдаль не спеша.

Оцепененье ночи тяжко,
Когда бессонница одна
В тордохе темном, неуютно,
Сидит со стариком она.
А ночь так долго бесконечна,
И жирник закоптил окно,
И мысли словно улетают,
А до рассвета далеко.
Вот свежести ночной прохлады
Вдохнуть он выйдет, постоит,
Чтоб не скрутило поясницу,
В тордох опять скорей спешит.

А на востоке чуть забрезжит
Рассвета раннего свеча,
Шаман кухлянку надевает,
Покашливая и кряхтя,
И, сгорбившись засохшим древом,
Подолгу на холме стоит:
Как коршун, жадными глазами
В день приходящий он глядит.
О чем он думает, безмолвный?
О жизни пройденной скорбит
Или душой – парящей птицей,
Над миром сонным он летит?!