Агуш Лекс - Миролисье. Сборник стихов

В тебе целое небо нежности,
Говорю: «Как-нибудь потом»
И теряюсь в ласковой снежности,
Отливающей серебром…

Ползущие на ощупь в темноте
подземные тоннели прорывая,
друг друга чувствуем боками. Мы не те,
кто отступает бережно от края!

Различий больше, чем в лесу теней,
но их не видим и не замечаем —
нас греет свет невидимых огней,
а разойтись мешает тьма густая.

Нам в одиночку страшно – не разлей —
нас каждый звук и оклик замирает,
но голос внутренний и непонятно чей
ползти вперёд сквозь корни побуждает.

Мы роем свой, другим неясный путь,
и сами мы порой даёмся диву —
и сплюнуть хочется, и иногда свернуть —
куда он нас? Домой или к обрыву?

Случайно, те, чьё место на холсте,
в посмертии обещанного рая,
мы роем свои тени в темноте
и искры звёзд у сердца собираем.

Ты дикая – куст малины,
Я нет.
Твой – яркий, сияющий в солнце льдины,
мой – уголька еле слышный свет.
Меня не тянет гулять куда-то,
я не хочу,
но приходится.
О, я бы лежал бы, подушкой примятый,
тебе же куда-то «ломится»…
и чтобы поближе к югу.
Ты – теплолюбивая самочка.
Я искренне «верю» в твою подругу,
ты веришь, что в гору на саночках…
Мало что меня удивляет —
слишком
умодробительно,
а я ленив.
Поражает,
что мир тебе – восхитителен!
Всё: «Ах!
Великолепно!
Как?!
Прекрасно!
Чудесно!..»
Мне: «Просто чердак…»
Да, я банален, скучен,
и жизнь мне неинтересная,
да, есть в ней пара отдушин,
но в целом уныло – пресная.
Итак,
для тебя открытием
даже города неубранная окраина…
а для меня событием
был только полёт Гагарина.
Глаза округлила…
Ответ не дам —
мне скучно и утомительно.
Всё это было,
а под сто грамм
всякая дрянь пленительна.
Может, нужен адреналин,
взрывоопасный пучок страсти?
Ты – бесконечный поток машин,
я – завод, где запчасти.

Возможно, ты уже исчез,
когда тебе неинтересно —
оденешь шарф или пальто,
холодный ужин или пресный,
скучает друг, и жив ли он,
о чём рыдает мать в подушку,
о ком под утро видел сон,
в бокал хрустальный или в кружку…
Возможно, ты уже исчез,
когда лишь яркие оттенки
ты замечаешь.
Влажный лес
тебе чужой, как шум за стенкой.

Мерещится, как шорох, гром,
пятном платка чужая рана,
и слой асфальта под стеклом
сердечного меридиана.

Меж мирами запутанных птичьих дорог
и бетонных холодных коробок —
мир дыхания, звуков – туманистый смог
предвечерний так зримо недолог.

Опьянённый дыханием быстрых машин,
ослеплённых дорожной разметкой,
он один каждый вечер, и он не един,
он меняется тающим слепком.

В свете солнца он сер, будто съеденный снег,
в фонарях он как в росчерках лыжных.
А под звёздами видно, что снизу он пег,
а с боков – ощутимо рыжий.

Очень сонный, и сам он – зевающий сон —
то вздыхает, а то опадает…
Приминает он лапами пыльный бетон
и созвездия домов оживляет.

– Тепло на улице?
– Весна!
– Дай пять счастливой лапой!
Гуляешь?
– Нет, я у окна – бездельничаем с папой.
А ты?
– А я опять в делах – мотаюсь непрестанно.
– Дела?! Отлично, мне бы так…
Спать хочешь?
– Постоянно…
А ты что ночью не спала?
Опять веб-чат с подружкой?
– И ты не спал!
– Так ведь дела.
– Я выла под подушкой…
– Занятно. Было от чего?
– Да я сама не знаю.
– Все как всегда…
– Ага.
– Ого! Ложиться нефиг с краю.
– Стараюсь.
Но когда темно – у стенки страшно очень…
– Ха! Мы почти окно в окно – мигни мне среди ночи.
– Как будто легче станет жить?!
Увидишь раз на пятый?
Ты ж не увидишь!
– Может быть.
Дай пять! Представь, что лапой!

Ей интересно, где ей наливают,
ей интересна пьяная кровь
Её возбуждает. Я всё понимаю,
Но какая тогда это к черту любовь?

И каждое утро, страдая в похмелье
и слушая сердца стук дурацких часов
я буду бояться услышать мгновенье,
когда она не проснётся, а я не готов.
Услышать мгновенье…
Услышать мгновенье…

Её меняется голос, её меняется запах —
он отвратительно мерзок, словно за нос укус.
И я опять понимаю, что я бессилен и жалок,
и с тошнотою её я представляю на вкус.

А у неё всё в порядке, у неё всё в ажуре!
Всё у неё под контролем, ведь рядом только друзья…
Я вслед гляжу из окна её знакомой фигуре,
я всё хочу изменить, но это сделать нельзя…
Но услышать мгновенье…
Могу услышать мгновенье…

Взял кружку, неосторожно
облился кофе… и книжную
обложку залил.
Как можно!
Теперь она будет рыжею!

Однажды, оглянувшись, кину взгляд
и думаю: О, я уже другая!
Я эту жизнь от края и до края…
не по прямой,
и не вернуть назад…
Была ль она?
И в голове сомненья.
Но этот день – как чудо возрожденья!
Я – та же я:
весна, цветущий сад,
шмелей лучистых золотистый гул,
и голос…
– Не одна!.. – он мне шепнул.

Мне нравится эта серьёзность,
это заботливое внимание.
А ты мою же стервозность
называешь «поклонникоманией»,
и я перестаю понимать,
кто из нас старше вообще-то,
когда ты утром: «Не спать!»,
или что я слишком легко одетый
и поэтому мёрзну, а потом:
– Давай, ешь!, —
а когда тебя нету, ищу, где ты…
Повелительный вымышленный – твой падеж,
Звательный – мой.
Морфология света.
Такое явление взаимоотношений:
то у тебя гордо нос вздёрнут,
а я смеюсь, и моё мнение
для тебя солёный, но забавный омут —
Смешит, морщишься, тоже смеешься —
смеемся вместе. Говорю: «Хватит, в пекло!»,
Успокаиваемся.
Ты льёшься,
золотишь,
потому что ты зеркало.
Отвесный подъём – ногтями по льдине,
непонятно куда, куда-то ввысь…
до слез – когда ты зовёшь по имени
или когда говоришь: «Не злись..»