Владимир Кириллов - Конгломерат

И однажды в глубокой темнице,
Восславляя насильственный грех,
Отдалась Люциферу царица
И не вынесла плотских утех.

Без креста, без одежд и без перлов
В саркофаг положили её…
Только мёртвое тело царевны
Не стареет и не гниёт.

Из пены выходит Венера
Не смело и не умело,
Без боли, без пуповины,
Застенчиво и невинно.
Рождается будто бы морем
На радость ли или на горе?
Пока не решили Боги,
К чему ей такие ноги,
Зачем ей такие плечи —
Божественно человечьи?

Руками прикрывшись, стыдливо
Венера любить выходила.

Мне хочется сказать тебе: «Прости».
А за окном тревожится Трезини.
И ты застряла в модном магазине,
Хотя давным-давно должна была прийти.

Мне хочется сказать тебе: «Постой».
Куда теперь спешить в жару такую?
Я глухарём безбашенным токую,
Просясь домой, хотя бы на постой.

Мне хочется сказать тебе: «Забудь».
Давай начнём писать любовь сначала.
Вдали Нева торжественно молчала,
И Сфинксы нагло выставляли грудь.

Мне хочется сказать тебе: «Уймись».
Ну, кем ещё ты сможешь так гордиться?!
Смешно у Сфинксов расплывутся лица,
Когда на них посмотришь сверху вниз.

Мне хочется сказать тебе: «Вернись».
К чему в шкафу ещё одна одежда?
На шпиле чуть поблёкшая надежда…
Вид из окна – ещё не вид на жизнь.

Я когда-нибудь сам соберусь в этот путь,
Только взять я собою забуду
Пару смены белья и вселенскую грусть,
Поцелуй на прощанье Иуды,

Восемь тысяч томов мной прочитанных книг,
Ту морщинку над правою бровью,
И всего лишь один ослепительный миг,
Тот, что ты окрестила любовью.

Я забуду пирушку за долгим столом,
Где все шапочно знали друг друга,
И ранимую память о хрупком былом —
Квадратуру порочного круга.

Я оставлю другим мой неласковый край,
Мысли, чувства, желания, гены…
Обогнув по дороге мифический рай,
Поселюсь в жадном чреве геенны.

Вечерний гомон птиц заливистый и звонкий,
Сереет небосвод, и ветер робкий стих.
А я стою один опять у самой кромки,
Соломинку рукой безжизненной схватив.
Вот слева колкий лес окутан пеленою,
Чуть ближе березняк шеренгой рваной встал,
Над ними слабый нимб над первою звездою,
Как будто кто её возвёл на пьедестал.

А справа утонул в густеющем тумане
Старинный особняк с облупленным лицом.
Фамильный гордый герб кого теперь обманет? —
Растаявшая тень ославленных отцов.

По центру же мираж раскинулся привольно:
И замки из песка, и жители – фантом…
Так почему же мне так нестерпимо больно,
Так «грустно и легко» и радостно, притом?!

Я держал раскалённую сковороду,
Прижигал сигаретой ладони.
И предвижу, что будет в хвалёном аду,
Когда двину безвременно кони.

Я гулял по Монмартру, рубал фуа-гра,
Любовался Сияньем на Яне.
Жизнь, знаешь, азартная с виду игра,
Если есть, чем ответить, в кармане.

И любил, не скажу, чтоб одних королев,
Были, к слову, худые принцессы.
Первородный – не первый, но всё-таки грех,
Где итог уступает процессу.

И с друзьями алкал я напитки Богов,
Иногда допиваясь до истин.
Выше славы ценил перлы в россыпях слов,
Больше золота – мудрые мысли.

На стоянке неандертальцев
Мы нашли обглоданный мосол,
Видно деланный не пальцем,
Он имел и дом, и стол.

Жрал, наверное, сивуху,
Мял дубиной черепа,
Называл жену «старухой»,
Воду ситом не черпал.

И воспитывал умело
Всех детей подряд округ:
Чёрных, жёлтых, красных, белых —
От жены и от подруг.

Он умел огонь наладить,
Плащ придумал на меху,
И не клянчил «Бога ради»,
Точно зная, ху есть ху…

Мы не помним наших предков,
А давно списав в архив,
Доедаем их объедки,
Разрешенья не спросив.

Поэта обидит каждый,
И каждый обидеть может.
Один, может быть, не понял,
Высокий душевный склад,
Другой, потому что умный,
А проще, бес спору, рожа,
Он что-то, наверно, понял
И очень этому рад.
А третий, конечно, главный
И рядовой читатель,
Он знает Есенина, Блока
И Мандельштама читал,
Бывает, не к месту скажет,
Что Кушнер его приятель,
Загадочно улыбнётся,
Как будто не врёт, нахал.

Быть может, всё же янки не тупые,
Читали Соловьёва и Платона,
Хотя индейцев в корне истребили,
Но завезли, к примеру, дядю Тома.

Зачем пенять потомкам англосаксов,
Они ведь лучше прочих воровали?!
Вы только раз представьте мир без баксов,
Хотя представить сможете едва ли.

А чем фастфуд, скажите, хуже манны?
И в чём тушёнка уступает пушкам?
Когда одни зализывают раны,
Другие могут очень жирно кушать.

Мы уважаем разные народы,
Все что-то вносят в общую копилку:
Кто душу, кто идею, кто свободу,
А янки вносят деловую жилку.

Вода – парное молоко,
Вокруг волна кипит.
Он обмотал чело платком,
Схватившись за бушприт,

Два пистолета у бедра,
В зубах кинжал зажат:
Когда случается беда,
Не просто без ножа.

Тот бриг пошёл на абордаж
Без видимых причин —
Игра вслепую «дашь на дашь»
Привычна для мужчин.

Кому судьба акул кормить,
Кому пить сладкий ром,
Зачем в пылу борьбы судить? —
Оставят на потом.

Вот избушка стоит, курьих ножек не счесть,
А в избушке столуется Баба-Яга…
Потерявшая молодость, совесть и честь,
Но любого способна осилить врага.

Вот избушка стоит, курьих ножек не счесть,
А в избушке столуется Баба-Яга…
И по лесу разносится добрая весть,
Что Кощею верна Костяная Нога.

Вот избушка стоит, курьих ножек не счесть,
А в избушке столуется Баба-Яга…
И на шабаш вся нечисть сбирается здесь:
Запах серы, копыта, клыки и рога…

Вот избушка стоит, курьих ножек не счесть,
А в избушке столуется Баба-Яга…
И к лопате привязан, измазанный весь,
Мальчик Ваня – заморыш, но всё же еда.