Дмитрий Берестовой - М2

Жизнь полосками расшита,
от решетки тени стелит.
Я из тех, когда хуево,
в лучик света все же верит.
И пускай враги смеются,
их наличие прекрасно.
Значит, будет с кем бороться,
значит, это не напрасно.

Дзинь-дзинь,
звенят хрустальные
гвардейские полки.
Бум-бум, галдят на площади
ньюэйдж большевики.
И при малейших трениях
одних с другими в скверах
Валяются осколки от
полиционеров.

Осуждены «виновные»
стальные горожане.
И вот, в Москве волнения,
ЯМЫ все каторжане.
Заполнены эфиры,
и в сетке возмущения
В три смены на заводах
готовят возмещения.

Проходят обжиг новые
хрустальные бойцы,
а я купил пол-литра,
паштет и огурцы.

Когда у меня выходной,
скажите, когда же, когда?
Я бы выпил вина,
не лезет ни чай, ни вода.
Как бы выпил, пошел
за второй в магазин.
Взял бы три, про запас,
сыра и апельсин.
Выходной пролетит,
был ли не был, туман.
Снова чай на столе,
и дырявый карман.

Я помню в красном ее походку,
я был весь синий в тот желтый день.
В бутылке с виски осталась сотка,
а от нее мне осталась тень.
И вдоль бульвара, еще в зеленом,
стояли серые тополя.
Был день отличный и вечер клевый,
я пил, ни слова не говоря.

Не все красавицы, модели.
Не все модели, красота.
Вот эта, Клаудия Шиффер,
вот шифер, с Клавой, два листа.
Походка, взгляд, рисуют ножки,
аншлаг и в Ницце, и в Крыму.
И пусть встречают по одежке,
все ж провожают по уму.

Весна пришла, и армия Аленушек
страдает по козлам, что пьют из лужи.
А между тем Иванушка-Царевич
одной лишь жабе на болоте нужен.

Пишу стихи, слагаю строчки,
плету в созвездия слова,
а за окном весна на осень
передает свои права.
Деревья мусорят повсюду,
на радость псам и детворе.
И, возвратившись с дач, соседи
опять бухают во дворе.

Дождь разфокусил заоконность,
быстротечность и суету.
В дождь особенно органично
пить за прошлое и мечту.
С ним по капле цедить напиток,
лучше крепкое или чай.
В дождь прекрасно грустить
с улыбкой,
громко музыку не включай.

С каждым дальнейшим
входом в нее
сильнее стучится
сердце мое.
Двигаться плавно
или быстрее,
разницы нет,
мне не стало теплее.
Да, Дорогая, ты все же
права.
В марте еще не прогрелась
Нева.

Давай дышать друг другом,
губами прилипая.
Пускай зима в округе,
ты жаркая такая.
Под шубкой беззащитность
рубашечного шелка.
Грудь ткань вот-вот проколет,
как будто бы иголка.
Неловкие движения,
зажимы, обнимашки.
Ты всхлипнула чуть слышно,
и по спине мурашки.
На лестничных пролетах
моменты мироздания.
Затянутые проводы
у первого свидания.

Ты на курорте пить не будешь
ни ряженку, ни молоко.
Здесь солнце, море и веселье,
ну а кому сейчас легко?!
И ты прильнешь в тени растений
к прохладе от игристых вин.
И за второй Абрау сходишь
в уже знакомый магазин.

Вот Ленин в Мюнхене пил пиво,
и как итог – переворот.
Ах, как бы жили мы красиво,
когда б он съездил на завод,
где вот уж полтора столетья
игристый праздник разливают.
Здесь и рабочих, и вождей
всего с полслова понимают.
Ну разве можете представить
шампанское, Ильич, бревно.
Напиток многое меняет,
Жаль, жизнь не пленка из кино.

Когда жду в гости
подругу Клаву,
я покупаю ей Абрау.
И Катя, и подруга Света,
и даже фифа Виолетта.
Когда приходят,
пьют лишь брют,
который на Абрау льют.
С ним на районе
снискал я славу.
Мой верный друг
Дюрсо-Абрау.

Когда тебя мне не хватает,
я пью не кофе и не чай.
И в прошлом путаясь, слоняюсь,
ну где же ты, скорей встречай!
Мелодии из общих песен
тревожат скорлупы уют.
Мир никогда не будет прежним
для тех, кто далее живут.
И время – никакой не лекарь,
сухой, бездушный шарлатан.
Я убиваю тебя, время!
Наполнив свой наган-стакан.
Довольно, стрелки-вертихвостки,
ваш танец опостылел мне.
Мой календарь навечно замер
на том последнем, теплом дне.
Ничто не вечно в этом мире,
опять красивые слова.
Жизнь дальше, будто бы
конвейер.
И словно камень голова.

Женщина с авоськами у почты
пьет коньяк, глоточками, из фляжки.
И смывает к ебеням работу,
ужин и сосудистые бляшки.

Олег загадочный был парень,
не то что Игорь, простачок.
Олег открыл бутылку глазом
и смял руками пятачок.
И даже папа у Олега
умел, бывало, удивлять.
Когда по молодости выпил
бутылок водки, сразу пять.

День прожить и поле перейти
может даже раненая птица.
Друга можно принести домой
или с ним до чертиков напиться.
Облететь планету, переплыть
могут все, не многие пытались.
Если грустно уходить порой,
значит, не напрасно повстречались.

Легенды железной сцены
про кресло и плед поют.
Переливания крови
дарят покой и уют.
И собирая обломки
красно-желтых веков,
По лесам бродят толпы,
как и я, дураков.

Собаки моде дань,
зеркалят ход эпохи.
Ротвейлеры, овчарки,
Питбули, йорки-крохи.
Борзые, доги, колли,
чуть позже хаски, корги.
Собачий серпантин,
вот новые на торге.
А между тем в округе,
где урны вместо миски,
своих хозяев ищут
дворняги без прописки.
Не яркие, возможно,
хвост, лапы и усы,
вам будут также рады
их мокрые носы.
И хвостовентилятор,
вам сообщит: «Привет!»
Безродные дворняги
вне моды сотни лет.

Тяжело нам, красивым,
безупречным, с харизмой.
В этом мире, где нет
почти оптимизма.
Средь метущихся душ
и разбитых сердец.
Где улыбка – клеймо,
как терновый венец.
Нам таким, замечательным
и лихим, нелегко.
Жаль, за это нельзя
получать молоко.
К сожалению, ценят
это толком с уходом,
а потом раздают
имена пароходам.
И они, как и мы,
безупречно степенны,
по волнам бороздят,
как и мы в жизни бренной.
Дым клубится из труб,
и гудок как Привет!
Пусть не легок наш путь,
лучше участи нет.