Дмитрий Берестовой - М2

Если баба не страдает,
не ревет и не грустит,
На ночь сладкое не любит,
в общем, средний аппетит.
Ходит утром на пилатес,
маникюр, в обед – язык.
Значит, бабе не встречался
тот единственный мужик.
Тот, с носками по квартире,
тот, с щетиной по утрам.
Тот, что в горы, на рыбалку,
на войну с войны и к вам.
Ночью, в вьюгу, на рассвете,
в миг последний, роковой.
Ни какой-то Вова Путин,
не из фильма,
свой, живой.

Лицо пчеловода,
усталый, довольный,
спускаюсь в ратраке
с горы беспокойной.
Вершина осталась
не покорена,
не страшно, в долине
есть пинта вина.
Вот завтра опять
к облакам подползу.
Отпуск в разгаре,
поляна Азау.

В кабинке, я и облако
ползем вверх по канатке,
и маковки Эльбруса
играют с нами в прятки.
Семейка туров крошечных
от лыжников пятает,
и в голубом просвете
орел их наблюдает.
То снег, то дождь, то солнце
сменяются друг другом.
Приятно в это время
здесь оказаться с другом.

Человек летает в космос,
на Луне оставил след.
Есть и Google, и McDonald’s,
и в деревне интернет.
Но, как прежде, летний ливень
остановит вас в пути,
если, дома зонт оставив,
вышли новый мир найти.

Пернатые крысы помоек,
собиратели крошек.
Голуби-табака,
деликатес для кошек.
Символы мировой,
свадебные надежды.
Летом, весной, зимой
не меняют одежды.
И отмечая парковки,
и обновку прохожих,
Словно китайцы снуют,
как один, все похожи.
С человеком везде
век от века шагают.
Как и он, жрут и гадят,
но есть бонус – летают.

Все мои давно в аду,
что же мне тогда бояться.
Их при встрече обниму,
будем песни петь, смеяться.
И залазия в котел,
подмигну чертям рабочим.
– Вы поддайте, черти, пар,
чтобы стало жарко очень.
Чтобы кости пропеклись
и трещали, словно ветки.
Там, где продолжают петь,
не страшны ни кнут, ни клетки.

Ну не мое – писать на заборе,
впрочем, и на него.
Но мне не видится в этом горе,
вообще ничего.
Дело другое, люди в коробках
вдруг «спотыкаются»,
если их мир потревожить, пространство.
Вот где летается.
Мир принимает и дарит подарки,
в воздухе столько идей.
Столько заборов и стен в округе,
больше, чем с краской людей.

Куда уходят детства
солдатики и мишки.
Машинки, игры, сабли
и раскладушки-книжки.
Где якоря бросают
фрегаты-склейки-лодки,
и почему все это
сменяют литры водки.
Где Димка, Сашка, Пашка
и Владик носят шорты.
И Ленка, и Маринка
не делают аборты.
Куда все исчезает,
лишь в фото оставаясь.
Где мама с папой рядом
нас держат, улыбаясь.

Ах, как прекрасны в долине маки,
как будто россыпь из сердец.
Звучит оно, конечно, странно,
но для поэта метафорично.
Другое дело, для хирурга
с воображением хорошим.
Вот так представить
поле – сердце и все пульсируют по ветру.
И между ними дева в платье
и улыбается так странно.
Что прям невольно руки ищут
с боезарядом карабин.
А не какой-то там подрамник
и уж тем более блокнот.
Ну разве что внести пометку,
Вот поле – без ружья ни-ни!

Горы, они для того возвышаются
каждый раз, когда человек,
сил набравшись, на них поднимается,
видит, как мал он и краток век.
Океаны затем безбрежные
обрушают волны с маяк,
чтобы слов не бросали по ветру
и ценил полоски моряк.
Небо, небо – оно упругое,
если, страхи переборов,
ты оставишь опору скептикам
и рожденным пасти коров.
Вот любовь, сплошная химия
с перегрузками ЦНС,
даже Воланд, любви не ведая,
так, не Воланд, обычный бес.

Погода – такая погода,
раздеться и в море бежать.
Русалку догнать и влюбиться,
чтоб в марте спешила рожать.
На волны взбираясь и с горки
катиться на пляжный песок.
Винишко прохладное квасить,
припрятав от взглядов в носок.

Город спал, собаки грелись
восходящими лучами.
Кошки выползли на крышу,
закрутившись калачами.
Утро пробивалось в щелки
занавесок и забора.
Слюни по щеке катились
у дремавшего Егора.
Набирая силу, море
к пирсу тихо-тихо билось.
Я открыл глаза: пять тридцать,
и закрыл, чтоб ты приснилась.

Весна, деревья прививают
и обрезают сухостой.
И ветер, мусором играя,
бомжей метет на водкопой.
Все дышит, и согрелись крыши,
котов на танцы поджидая.
И ты сегодня снова в мини
и очень нравишься такая.

Спешите! Можно не успеть
к любимым, к книгам и камням.
В Париже перестали петь,
сгорело сердце – Нотр-Дам.
И, видевший ни раз огни,
Сите померк и умирает.
А где-то среди пепелища
Гюго расстроенный летает.

Побрякивая рогами,
трезвоня котам и тете,
трамвай везет мой скафандр
за билетик к работе.
Натягивая канаты,
четко, словно атлет,
лифт поднимает скафандр
к таким же, как я, в кабинет.
У кофемашины скафандр
получает начинку.
Фокус наводит оптика,
принимая картинку.
И, загружая компьютер,
астронавты, как я,
выходят в просторы сетки
на добычу угля.

Люблю вас искренне и нежно,
ваш юмор и задорный взгляд,
что шлю вас на хер, не серчайте,
жду с нетерпением назад.

Весенний снег прекрасен
для парня из Мали,
а москвича сугробы
изрядно заебли.
И пусть плохой погоды
в природе не бывает.
Весна, набравшись где-то,
морозами рыгает.

Денег нет у церкви, пусто,
на Христа не подают,
и цыганка тянет руку,
потревожив мой уют.
Спорит с дворником дворняга
за трофеи из бачка.
Зайчик солнечный мигает
с рюкзакового значка.
Ветер кружит упаковку,
чей-то завтрак на бегу.
Я несу домой селедку,
выпить есть, но не могу.

Нельзя не полюбить Париж,
пускай в кармане медный шиш,
и ни вина, ни булки.
Вершина башни Монпарнас
откроет дивный вид для вас,
где Эйфель, Лувр и Сакре Кер
и чудо-переулки.