Влад Наум - Доколе декольте

На седалищный контур не пялься,
От тебя ускользающий – это
Не любовь, а моторика пальцев,
На исходе двенадцати где-то!

Вечереет. Дама в южном
Городке вопит: «Георгий,
Придержи инстинкт свой дружбы —
Не хватало мне тут оргий!
То, что я в роскошном теле,
Не про вашу честь – Ашота.
Кипарисы, видите ли,
Нашептали ему шота!
Ты других поменьше слушай,
Паче тем существ бездушных;
А не то инстинктом лужи
Окачу инстинкт твой дружбы!»

Ждать от жизни как чуда
Что ни год, то с почином,
Лет минуло уж сто, как
Я в себе устаканил.
Как акула окутан
Сетью мелких морщинок,
Возвращаюсь к истокам —
К детству в тмутаракани.

Невзначай, ненароком,
По привычке красивой,
Хоть и планы наметил
Супер-пупер да мега,
Возвращаюсь к истокам —
Там я черпаю силы.
В том мечтающем шкете
Больше было стратега.

По орбите, по хорде —
Как капризам угодно.
Смерти около (о как!)
Память дыры обрящет.
Вряд ли выдадут орден
За внезапный уход, но..;
Но истошно к истокам
Прибегать мне всё чаще.

Безжалостные пчёлы останутся без жал.
А ведь ещё со школы известен постулат:
Никто с потерей жала конца не избежал.
Поэтому я добрым остаться буду рад.

Катит блик, в окне замявшись,
Апельсиновое солнце;
На тяжелый день сославшись,
Отдыхает на колодцах.
Виды осени истёрты.
Тишина неугомонна.
Словно в дружбу распростертый,
Клюв разинула ворона.
Подиумом луг избравши,
Деревца встряхнули платья.
В ночь сомкнулись днём вчерашним
Распростёртые объятья.

Надоели мне понятия,
Откажусь от них, пожалуй;
Захотелось отсебятины,
Да горячей, с пылу, жару.
Исковеркаю названия,
Раз пошла такая пьянка;
А начну с себя, заранее
Извиняясь в старых рамках.
Стану на слуху израненном
Анатольевичем Вовкой;
И гори всё синим пламенем,
Либо рыжим, как морковка!
Превращу себя в анчоуса,
Раз пошла такая пелядь…
Отсебятинки, под соусом,
Не хотите ли отведать?

Я тебя не спрошу ни о чём,
Сам тебе обо всём расскажу —
Как весна «подставляет плечо»,
Расправляет как крылышки жук…
Ставя мрачные мысли на кон,
Тем сомнений зерно зароня,
Ты готова услышать о том,
Что лежит на поверхности дня?
Ты отбросишь сомненья, как пить..,
Что жара свой возводит костёл.
Не терять если фабулы нить —
На поверхности зелень растёт.
И крадя твои мысли, как вор,
Я предвижу, что, суть осознав,
Ты не сможешь понять одного —
Как плечо подставляет весна.

На пруду жила лягушка
И стучала в колотушку.
Люди думали, что так
Извлекают слово «квак».

Прихожу с работы я, тело – на диван.
Никого не трогаю – божий одуван.
«Разеваю варежку» – в мыслях иваси.
«Эй,» – кричу: «хозяюшка, чаю принеси!»
Восемь как, без малого – абы да кабы,
Хоть «росинки маковой» не мешало бы.

Я белый-белый снег;
пишите обо мне,
перечеркнув всё важное доселе!
И в городе большом
я первый костолом,
а пробки на дорогах – мой конвейер.
Я комбайнёр тепла —
Замёрзшие дотла
осваивают опытом сугробы.
Но есть расчёт на жизнь:
всего-то, не клянись
любить себя на улице до гроба!

Пусть кто-то запостит
мой белый этот стих,
пусть лайки наследят в нём по-собачьи —
что вертит их хвостом
мой белый обертон,
на первый взгляд лишь выглядит иначе.

Экстрадиция из традиции
Насыщения кислородом
В одноразовой амуниции
Возлежит себе в стенах гроба.
И венок безыскусно втиснут…
И цветы без признаков запаха…
А орешник, тот древо жизни —
Ишь как за год, вон, как отмахал!

Весна эскизно лепит
Широкими мазками
Ручьи да птичий лепет,
Да небо с облаками;
Но в краски больше масла,
Порою, добавляет.
А жизнь – она прекрасна,
Когда вокруг всё тает.
Растаяли вдруг лица
Воспрянувших прохожих.
Чтоб в мыслях оживиться,
И ты воспрянешь тоже.

Я с комиссией хожу
Инвентаризационной.
Подотчётны каждый жук
Нам и каждая ворона.
Я ищу, ядрёна мать,
Выпучив, как жаба, зеньки,
Чтоб в тетради прописать,
Инвентарные наклейки.
Коли цифру проглядел,
Не скажу – вписал иначе,
Наш слезами главный чел
Крокодиловыми плачет,
Да глядит как крокодил
На тебя янтарным глазом.
И тогда, что пропустил,
От балды припишешь сразу.
А потом при сверке вдруг
Происходят нестыковки.
Все тогда вопят вокруг:
«Это явно почерк Вовки!»
«Тут наклон сильней в разы» —
Возбухаю как цистерна:
«Закорючка эта, зырь,
Для меня не характерна»…

Что заглядывал за день
…надцать раз под юбки дамам,
На меня не «бросишь тень» —
Нагибаюсь беспрестанно.

Кудлатая нашлась,
И в этом было чудо.
Болонка приплелась
Голодная под утро;
Протиснулась в лабаз,
Что ветхо возвышался.
Здесь каждый, кто горазд,
Работе предавался.
Акакий мастерил
Из клёна табуретку,
А челюсти стропил
Свисали над разметкой.

Кудлатая башка
Смотрела виновато
Из грязного мешка
В лицо одутловатое.
Она была его
Последняя отрада,
Но первая любовь.
А больше и не надо.

Баба Глаша, мэйд ин Раша,
Ночью даже в поле пашет.
Внук Серёжа корчит рожу,
Что негоже ночью – тоже.
Сверху слышен голос Миши
(Чтоб он ниже рухнул с крыши):
– Дед Тирентий, сломан вентиль.
– Заибеньте в изоленте!
Есть ведь Саня где-то в зале —
Вы там сами.., я же занят!

Старый ворон, думок полон
(Вкратце, что не тётка голод),
Клюв свой точит на поклажу,
Солонину, мэйд ин Раша…

Как устали, старый друг,
От тебя мы – нет уж силы!
Отбивание от рук
Пользы ведь не приносило
Никому и никогда —
Заблуждением ты болен.
Только лечит всё вода,
«Лексус» есть под боком коли.
Знаешь, старый рыбачок
Лучше новых двух: а значит,
Рюкзачок – через плечо
И рванули, порыбачим!

Безжалостные пчёлы останутся без жал.

Голубые глазки
С карими встречались.
Волосы сплетались
Тёмные и светлые.
Руки обнимались.
Губы целовались.
Было всё как в сказке.