Array Антология - Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Времена празднеств венецианских минули безвозвратно. Нынешний венецианец забыл уже о полугодовом карнавале, которым тешились его предки. Но о том, что заезжему иностранцу нужна хоть бы тень прежних этих празднеств, он помнит. Венеция живет иностранцами. Чтобы привлечь их, мало одного Лидо с его прекрасным пляжем и немыслимо-пошлым курзалом. В Венеции, осмотрев дворец дожей, каждый толстобрюхий немец хочет быть «немного венецианцем», разрешить себе это, как дома разрешает порой лишнюю кружку пива или послеобеденную сигару. Ведь он что-то слышал о Тициане и Аретине!

Va bene! Устроим ночное празднество на Canal Grande! Назначим призы за иллюминацию гондол, барок, домов. Почтенному иностранцу все представление обойдется в двенадцать лир: за эти деньги со всем семейством вместится он в гондолу, все увидит, услышит, себя покажет…

Афиши расклеены. Целую неделю идут приготовления. Жгут бенгальский огонь, примеряя световые эффекты. Вешают шкалики. В вечер праздника часов с восьми весь город в движении. Парит, нечем дышать. Иностранцы с озабоченными, деловыми лицами спешат к своим гондолам, которые все заранее наняты.

Маленькие каналы запружены барками, разубранными дико и безвкусно: какие-то дворцы фей, дирижабли, еще разные злобы дня. На барках, вокруг столов, уставленных фиасками красного вина, захватив стариков и детей, рассаживаются венецианцы.

Толпы народа черной рекой хлынули на Риальто: отсюда тронется шествие. На ближних улицах не протолкаться. Бродячий мороженщик на campo S. Вогtolomeo надрывается, вопя:

– Стойте! Мороженое!

Душно…

Вот и мы в гондоле. Желтый бумажный фонарь колышется на носу. Тронулись вдоль Большого Канала, туда же, куда и все: к мосту Риальто. Налево, озаренная белым рефлектором, тяжелым рельефом лепится церковь S. Maria della Salute. Перед ней – толпа народа на набережной. Похоже на оперу. Направо – шикарные отели растянулись пестрой, бездарно иллюминированной вереницей. Все это расцвечено дико и безвкусно, главное – дешево, во вкусе купальщика-иностранца. Только вверху – темное, низкое, беззвездное небо, да внизу – вода, такая черная и ужасная, какой бывает она лишь в Венеции, в безлунные вечера. Даже бесчисленные огни гондол и барок, кажется, не отражаются в ней.

Здесь, на воде, такой же шум, как в улицах. Брянчат <���так> мандолины, гудят гитары, с барок несется музыка. «Santa Lucia» смешалась с модной песенкой о jupe-culotte, «Маргарита» с «Сусанной». Парочка сантиментальных французов, обнявшись, едет в соседней гондоле. «Она» говорит:

– Я бы хотела умереть сейчас…

– О, моя кошечка, – шепчет «он».

Парит. Мигают зарницы. Шумно и скучно. Все вздор какой-то. Гондолы идут одна возле другой. Вот французскую парочку оттерла от нас компания молчаливых альпийцев с выцветшими усами, голыми коленками и зелеными шляпами. Дальше – американки, без шляп, в шелковых ярких плащах. С другой стороны – пять русских веснушчатых девиц тормошат обывателя в чесучовом пиджаке. Он вытирает потную лысину, а девицы кричат ему в уши:

– Иван Дмитрич! глядите же, как поэтично!

Боже ты мой! И это Италия! Да здесь итальянцев-то – одни гондольеры!.. А направо и налево высятся нелепо разубранные дома, старинные дворцы, безобразно иллюминированные новыми владельцами: первый приз – 500 лир [425].

Особенным анахронизмом выглядел на рубеже веков венецианский карнавал – формально приостановленный еще столетие назад, но год от года самоорганизующийся, хотя и в несколько травестийной форме:

В наше время пресловутый венецианский карнавал, столько раз прославленный в стихах, прозе и музыке, потерял большую часть своего прежнего блеска и веселья. С современными сдержанными нравами уже стала несовместима былая разнузданность масленичных затей. Хотя венецианцы и надевают еще маски, хотя они еще танцуют и кутят, и ухаживают за женщинами, и гуляют в гондолах с певцами и музыкантами, – но все это делается в сравнительно скромных и приличных формах, далеко не с прежним увлечением и не в прежних баснословных размерах… [426]

Впрочем, открытому к впечатлениям свидетелю зрелище все равно могло показаться весьма внушительным:

Едва продвигались в живой массе комические процессии с тысячами фонарей, знамен, хоругвей… Вон баркайоло с веслами, одетые ради карнавала в бархат. Перед ними на шестах – черная гондола из картона и легкого дерева. Вся она залита огнями бесчисленных плошек, а в ней – мальчик и девочка, в старых венецианских костюмах, в парче, в жемчугах, с напудренными париками… Процессия калек – слепые, хромые, горбуны, карлики и карлицы; чуть ли не полк девушек в импровизированных военных костюмах. За ними с пищалками, скалками, трещотками, сковородами и другими мусикийскими орудиями, не пользующимися правами гражданства в обыкновенное время, следуют собравшиеся со всей Венеции клоуны… Громадный деревянный слон, за ним корабль, застрявший, наконец, потому, что в этом сплошном море ему пришлось сесть на мель и сняться с нее нет никакой возможности… А отдельные типы, отдельные лица! Что за разнообразие масок, костюмов!.. Две прехорошенькие рыбачки из Киоджии, целые дюжины прелестных кружевниц из Бурано, шумная гурьба мальчиков не старше девяти лет, одетых ангелами, рыбами, бутылками, бабочками, птицами, лягушками, и над ними громадное, едва справляющееся со своими ходулями, чудовище с кабаньей головой, тюленьими лапами и гигантскими крыльями летучей мыши. А по самой середине площади – эстрада, на ней гирлянды фонарей. <���…>

Справа и слева ярко освещенные лавочки с маскарадными костюмами полным полны. Венецианцы и венецианки, нисколько не стесняясь, с шутками и хохотом переодевались кто во что мог, откровенно снимая с себя все до рубашки. Из дверей лавок, настежь открытых, в живые реки, стремившиеся по улицам, выбегали ежеминутно красные, желтые, синие, зеленые, фантастически закостюмированные фигуры [427].

Поздней ночью, когда заканчивался праздник, сменялись и обитатели городских улиц: как написали бы иные из наших героев (Рукавишников? Чулков?), на смену Веселью безудержному приходил Разврат беспощадный:

Сегодня, вернувшись с серенад, я случайно засиделся на площади Св. Марка и, когда стали гаснуть огни, в разных местах стали появляться таинственные женские фигуры. Расследование показало, что это именно и есть то, что мы считали несуществующим в Венеции…

Это были погибшие создания, очень низкого качества. Тут же появилась масса темных личностей мужского пола, которая за чем-то следила, с кем-то переглядывалась. Один 17-летний мальчишка с веером в руках был особенно нахален. В переулке, отделявшем мою Луну <���«Grand-Hotel Luna»> от площади, меня так энергично атаковали два сюжета, что я должен был отбиваться палкой. Ларчик открывался просто: бабочки летели не на свет, а в темноту [428].