Array Антология - Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

На таможне, кроме военного блеска, виден уже и штатский шик: кассир в будке международных спальных вагонов настолько толст, настолько франтовски одет и настолько величав, что прямо язык не поворачивается сказать ему, что он ошибся в сдаче, меняя английские фунты на польские злоты. Шикарный кассир тут же явно откладывает себе в жилетный карман и на галстук, и на туфли, и на вежеталь, обильно лоснящийся на его ослепительном проборе. Но ведь это «уже Европа» и жаловаться некогда, да и некому [498].

Тот же обидчивый фатализм звучит и при описании неурядиц с варшавскими отелями:

Отношение к русским нагловатое. Вас меряют взглядом, разводят руками и с удовольствием сообщают, что комнат свободных нет. И тут же на ваших глазах, раскланиваясь перед внушительным немцем, записывают его, предлагая комнату на выбор. Мы объездили пять гостиниц типа отель «Полонья» и отель «Еуроп», и нигде для нас не нашлось места. Не знаю, – может быть, и действительно они были так переполнены, но у меня создалось впечатление, что наш с женой русский разговор имел в глазах портье очень невыгодную для нас цену [499].

На следующий день в половине второго ночи Асеев и его спутница сели в поезд до Вены, без труда выдержали пограничные формальности («на австрийской границе таможенные чиновники тихи и унылы») – и уже с утра, в ожидании римского поезда, коротали время в беседах с лучшими представителями местного передового класса: «Но стоит вам дать понять, что вы русский, что у вас советский паспорт, что едете вы как полноправный гражданин и – резкие складки суровости и нужды разглаживаются в неожиданно приветливую улыбку <���…>» [500].

Дальше их ждал круговой маршрут – через Рим и Неаполь в Сорренто, где они долгое время гостили у Горького, ведя с ним нескончаемые (но тщательно фиксируемые) разговоры. Затем обратный путь – Рим, Флоренция и наконец Венеция, где они оказались в последних числах декабря, рапортуя недавнему гостеприимному хозяину: «Сидим в Венеции, очарованные ее неправдоподобной кружевной красотой. Езжу на водяном трамвае и на водяном такси по каналам и не могу насмотреться. Богатый город! И совершенно потрясает отсутствие шума» [501].

В отличие от большинства других наших респондентов супруги Асеевы пошли от вокзала пешком – но все равно две страницы спустя внутренняя логика сюжета вывела на классический маршрут:

Вокзальное крыльцо опускается прямо в воду. К нему подкатывают древние водяные «ваньки» – гондольеры: высоко поднятые корма и нос, длинные очертания, темный цвет окраски и фигура на корме, наваливающаяся, стоя, на длинное, в бок отставленное весло – вот характерный вид венецианского «извозчика». Автомобилям соответствуют моторные гондолы-такси. Они чище и щеголеватее, у них есть застекленная кабинка на 4–6 человек. Собственные моторные и весельные гондолы также повторяют эти два типа городских экипажей, но кроме этого есть еще и водяной трамвай. За восемь копеек вы можете проехать чуть ли не весь Большой канал, по размерам соответствующий нашей Тверской с Ямской и Ленинградским шоссе до Петровского парка. Пароходы-трамваи подходят к остановкам, пристаням, расположенным то по одной, то по другой стороне канала через каждые три – пять минут ходу. Таким образом этот водяной трамвай все время идет зигзагами от одного берега к другому. Канал извилист и круто заворачивает от центральной площади к центру. Ширина его – с среднюю ширину Оки. Окраска воды морская, ярко-зеленого цвета, и вода прозрачная, не заплеванная и не замасленная, как это может представиться. По крайней мере, я всегда думал, представляя себе Венецию, что вода каналов мутная и черная. Это представление совершенно ошибочно: вода каналов веселая и чистая на вид, нигде в ней нет ни мусора, ни пены. Зеленая малахитовая неизнашивающаяся водяная мостовая [502].

Описанная часть экскурсионной программы была более чем традиционна – собор Святого Марка (с ритуальным припоминанием карикатур Д. Моора в «Безбожнике»), пьяцца, Дворец дожей, кампанила – и обратный путь к вокзалу.

Сведения о советских визитах в Венецию 1930‐х годов более чем отрывочны, и причины этого очевидны. С одной стороны, резко снизилось их число: организованный зарубежный туризм почти отсутствовал, а служебные надобности в этом маршруте почти иссякли: ощетинивавшийся Советский Союз, в частности, прекратил с 1934 года участие в международных выставках. С другой стороны, вырождался и сам жанр травелога, малоуместный в сгущающейся литературной атмосфере. Оставались визиты частного характера – но и их можно пересчитать по пальцам. Так, осенью 1931 года в Венеции был Луначарский, о чем известно, по сути, по двум документам – хвастливому зачину его письма Горькому («Дорогой Алексей Максимович, во-первых, пользуюсь случаем, чтобы послать Вам привет из Венеции» [503]) и полному сдержанной ретивости запросу издательства «Время»: «Академику А. В. Луначарскому Венеция Отель Бюллер . У нас возникло два вопроса, которые мы не считаем возможным разрешить, не запросив Вас как Председателя нашего Редакционного Совета, что и вынуждает нас беспокоить Вас даже за границей» [504](надо ли говорить, что следующий далее вопрос, касающийся реализации «Занимательной минералогии», трудно счесть неотложным даже при исключительной преданности делу).

Лучше прочих документирована состоявшаяся в конце 1933 – начале 1934 года продолжительная европейская поездка бывшего эгофутуриста, а на тот момент правоверного советского писателя Б. А. Лавренева, захватившая Польшу, Австрию, Чехословакию, Италию, Швейцарию, Германию и Францию. С дороги он писал оставленным соратникам длинные письма, где, в частности, мельком похвалил и Венецию: «Без сомнения, хороша Италия. Неповторимо обаяние Венеции, плеск зеленой воды и плеск голубиных крыльев на площади Св. Марка, тишина узких каналов, горбатые мостики, купающиеся в воде истоптанные ступеньки» [505]. По возвращении он напечатал серию путевых очерков, один из которых был специально посвящен венецианским впечатлениям. В соответствии со структурой момента начинался он с обличения:

Меньше всего нам хотелось ездить в гондоле. Эта унылая обезьянья клетка выглядит поэтически только на романтизированных гравюрах и акварелях и в сахаринных стихах. Вблизи это – орудие пытки, пригодное и удобное только для одной цели – в ней хорошо душить или прикалывать пассажиров.

Но еще хуже гондолы моторная лодка – бич Венеции за последние годы [506].

В дальнейшем, впрочем, тон менялся – и традиционные венецианские маршруты описывались автором с большей теплотой: мимо моста Риальто он, слегка не совладав с картой, вышел к пьяцце, посетил Дворец дожей (с обычным для советских визитеров тщанием оглядев тюрьму) и прогулялся по стекольной фабрике, ничего не купив.