Леон Красов - Шкатулка волшебника

Мысли предков, страха стон …

Смерть и время не обманешь.

Уважительный поклон…

Как ты многого не знаешь.

Когда рождаются стихи,

А их рождение невнятно,

Когда рождаются стихи,

Их пишет ангела перо.

Берутся в качестве чернил

Шальные солнечные пятна,

Берутся в качестве чернил

Разлуки горечь и перрон.

Пусть каруселью прочий фон

Бумажных ворохов и акций,

Пусть каруселью прочий фон

Страниц, охваченных огнем,

Когда рождаются стихи,

В них скачут солнечные зайцы,

Играет сказочный тромбон,

И звезды шепчут о своем.

Самое время

разбойного часа.

– Час –

отвечает строка.

Самое время

разбойного гласа.

– Глас! –

восклицает строка.

Самое время

разбойного смеха.

– Смеха –

хохочет строка.

Самое время

разбойного эха.

– Эха –

бормочет строка.

Самое время.

Разбой уже начат.

Ужаса вьется река.

Самое время…

И кто-то в нем зачат

В гуще войны и греха.

Пред страхом распростертый

Теней я слышу строй:

– Вначале выпей мертвой,

Потом возьми живой.

Не бойся и не кайся,

А сразу через край.

Ты в мертвой искупайся,

Живому цену знай,

И с прошлым расставанье

С собою брать не смей,

А мертвое познанье

Живой водой запей.

Осенний сад в процессе увяданья,

И желтый лист все более внизу,

Но вертится надежда в подсознанье,

Нашептывая страстную бузу.

Еще скрываем глупые промашки,

Еще не ценим чьей-то доброты,

Еще жуем порою промокашки,

И топчем запоздалые цветы.

Еще дрова просохшие не колем,

И не приносим к печке на поклон,

И окна не заклеиваем в школе,

Не веря в отопительный сезон.

Звучали

трубные минуты

Пьяня.

И уносило

ветром лютым

Меня.

И свет

неведомых открытий

Алкал,

И устремлялся

тонкой нитью

В астрал.

Незримое

сгущалось тенью

Межи,

И обрывались

откровеньем

Во лжи.

И звезды

обращались в путы

Средь дня.

И уносило

ветром лютым

Меня.

То ль познанья

постигается венец,

То ль тщеславие

свободой ложной манит,

Чрез препоны

понимания сердец

Наша искренность

бессовестно лукавит.

Но ушедшее нам кажется ясней,

Без ужимок оскорбленного подвоха,

Может вправду

мир становится честней

В сантиметрах от решающего вдоха.

Может вправду

знаньем полнится ларец,

И Господь легко мои ошибки правит,

И исполнит обещанье наконец,

И тщеславия мне боле не оставит.

Вам совет да любовь

да зеленые кущи,

Мне лететь в облака,

распрощавшись с Землей,

Почему-то прошедшее

кажется лучше,

Вы, наверное, не согласитесь со мной.

Почему-то давно

все являлось иначе,

Яркий свет,

и вода, и песок, и трава.

Это выглядит странно,

но видимо значит,

Что когда-то на все были наши права.

Мы владели судьбой

в безудержности страсти,

И она отвечала

всей страстью своей,

А теперь ваш черед

испытать это счастье,

И теперь мой черед возноситься над ней.

Таишься в шелковом тумане

Прозрачно нежном,

Давно воспетом Модильяни

Рукой небрежной,

Где в гранях теней угловатых

Штриха неровность

Таинственно замысловата

Сквозь черт нервозность.

Порыв, застывший на мгновенье,

Тобой владеет,

Но страстное оцепененье

Уж не довлеет.

И в неоконченном сюжете

Полунаброска

Растворена в ажурном свете

Краса неброско.

В вершинах молния ударила

Огнем безумным и беззвучным,

А в стеклах отразилось зарево

Изломом дрогнувшим и скучным.

Душа осталась равнодушною,

Ей не хватило взрыва света,

Все буйство красок ночью душною

Осталось там, в далеком где-то.

Мы попались

на удочку с яркой наживкой,

Зазвучавшую флейтой

в руках крысолова,

Мы пытались застрять

в отчужденной ужимке,

Мы пытались обрушить

значение слова.

Век огромен и мрачен,

каждый день в новой роли,

Каждый миг

озабочен проблемой своею,

Мы попались на удочку

страха и боли,

Страх слабеет с годами,

а боль все сильнее.

И внезапные судьбы

судьею ненужным,

И забытые крахи

блиставших формаций…

Мы попались на удочку,

словно на ужин,

Мы попались…

И боль…

И восторг папарацци…

Просыпается мир

застывших форм

Золотистым сияньем скола,

Обрывается

завтрашний горизонт

Непонятным значеньем слова.

Свет пытается

грани отшлифовать

Сквозь бесформенные понятья,

Миг ломается,

возродившись вспять

Чрез сомнения и объятья.

Жизнь прошедшая

огоньком свечи,

Стылой звездочкой-одиночкой,

Торопливостью

ста шагов в ночи,

Непогашенною отсрочкой.

Просыпается

миф усталых форм

Бесконечностью снов крушений,

И кружение

обреченных фор

Не способно принять решенье.

Ночная птица

пролагает путь

Пунктиром

через звезды в неизвестность

И нашу

нерастраченную нежность

Уносит

в неизведанную суть.

И тишина,

нарушенная ей,

Воистину

блаженна и безмолвна,

И прошлое

заведомо условно,

Как будущность

незавершенных дней.

А тьмы объятий

тягостная жуть

Сгущает тени

сладостной аферы,

В которой

страстным отраженьем веры

Ночная птица пролагает путь.

А по утрам

он стоял на голове.

Непонятно зачем, но стоял.

А вообще-то

голов было две.

После стойки он их менял.

И пытался

в себе отыскать

Прямо к сердцу ведущую нить,

Чтобы

если придется страдать,

Не колеблясь ее заменить.

А по утрам

так хотелось летать,

И толпились

смешные слова…

Но мешали запретов печать

И вторая его голова.

Ночь опоила нежность

Пряной росой своей,

Мир погружен в безбрежность

Сквозь кружева теней.

Кружится мир воскресший

В танце забытых лет,

Страстно окутан в грешный

Звезд золотистый свет.

В небе луна, рисуясь,

С ночью вступает в спор,

Сквозь отголоски улиц

Кружит ночной дозор.

Кружится мир воскресший

В танце забытых лет,

Страстно окутан в грешный

Звезд золотистый свет.

Сквозь откровенья сказки,

Сквозь возраженья дня

Льются потоки ласки,

Нежностью слов маня.

Кружится мир воскресший

В танце забытых лет,

Страстно окутан в грешный

Звезд золотистый свет.

Уже аплодисментов шквал

Прощальной мессой зазвучал,

Воспринимая как аврал

Свой выход.