Наталья Патрацкая - Платиновые стихи. Лирика

Почему всегда ветра веют над мужчиной?
Выйти утром из шатра веские причины.
Ветер мысли мне его принесет мгновенно,
я проснусь от них легко и самозабвенно.
Буду думать я о нем, когда занят он конем.

Приготовлю завтрак так, чтоб он был довольный,
это ведь такой пустяк, труд не подневольный.
Я люблю его, люблю, брошу в печь полено,
и к обеду пригублю пыльное колено.
Буду думать я о нем, когда занят он конем.

Он опять умчится вдаль, приготовлю ужин.
Женский труд – мужчине дань, коль мужчина нужен.
Он прискачет весь в пыли, мысль за горизонтом.
Я верну, из той дали, когда будет сонным.
Буду думать я о нем, когда занят он конем.

Вот он сыт. Шатер. Полог. Мышцы в полудреме.
Он красиво очень лег, но душа на стреме.
Я к нему прильну душой, с самой милой лаской,
он любимый и большой, он утонет в сказке.
Буду думать я о нем, когда занят он конем.

Духи и книги, стол и стулья,
букетик лилий и комод,
ТВ, компьютер, вазы дуло,
какие-то предметы мод.
Слегка разбросаны предметы,
слегка раскиданы слова,
а в голове остатки сметы,
не спит, не дремлет голова.

В ней рассуждения о прозе,
в ней что-то грустно без прикрас.
Светодиоды, словно росы,
в ночи высвечивают нас.
И тик, и так, и шум машины,
и тени темные в углах.
Лекарство с медом как вершина,
надежд движенья на ногах.

Ночные мысли – отголоски
дневных забот, точнее дел.
От лепестков цветов – полоски,
точнее тени белых тел.
Как эти лилии надменны!
Бессмертник спрятан в лепестках
на фоне стен, белее мела,
как проза мыслей на устах.

Обрамление волос,
обрамление взгляда,
контур черный глаз, не слез,
что для взгляда надо.
Словно новый парапет
на речном вокзале.
Так и новый кавалер
Вас закружит в зале.

Обрамление волос,
обрамление воли,
Ваша внешность мыслям лоск,
если взгляд без боли.
Если речка без бревна,
и сомы не бревна,
значит, близится весна,
и зима царевна.

Обрамление волос,
обрамление веток,
лес зимою не подрос,
рост весь будет лишь летом.
Это темные снега
вокруг рек и пруда.
Пред весной зима легка.
О красе – не буду.

Бывает в жизни лишь один доход,
его едва хватает на компот,

налог с него всегда у всех снимают,
доходом этим вряд ли одевают.

И совесть так чиста, как пуст карман,
и потому разломан весь диван.

Но кто-то деньги на диван дает,
и вот он возникает, как комод.

Огромный, неуклюжий словно слон,
и ровный, незнакомый как уклон.

И на диване можно выпить сок,
он не компот, он сам проводит ток.

Весенней грязью облил автобус,
как – будто матом наполнил тобус,

как – будто вновь я среди поэтов,
где критикуют за то и это.

Солярий солнечной системы
светил в десятки светлых труб.
После загара засвистели
сигналы, мол, плати свой рубль.
И весь загар в стеклянной колбе
теплом и светом был наполнен.

Спокойно потемнела кожа,
все для тебя, все для тебя.
Сказать собой: «Люблю». Ты тоже
на мне осмотришь все любя.
Не трудно быть твоей богиней,
но трудно быть, как светит иней.

Для похудения съем таблетки,
лекарства больше, чем еды,
чтоб ощущать себя кокеткой,
чтоб говорить, что лучший ты.
Не трудно жить в свои-то годы,
но трудно быть милей на годы.

Звоню тебе не в первый раз.
Ты узнаешь, но удивился.
Ты ждал звонка и мой рассказ
недели две и вот забылся.
«Привет! Привет! Когда одна,
когда одна ты будешь дома?
Уже звезда одна видна,
и на душе немного томно».

Проходят дни, года, недели,
проходит быстро наша жизнь,
без поцелуев и постели,
но вдруг звонок: «Здорово, жизнь!»
Не знаю, право, но так надо,
чтоб был один всегда, всегда.
Он позвонит и скажет:
«Ты как всегда моя звезда».

Мы где-то были и так долго.
Он где-то там, я где-то тут.
Весь разговор пройдет без толку:
Любви надежды не растут.
Я не хочу его коснуться,
поговорила, вот и все.
Ах, это бывший мой касатик.
«Ну, позвони, привет, еще».

Город лесной, город родной,
светлый, красивый.
Солнечный весь, небом, водой,
зданиями синий.
Здания плывут, сказочный флот,
как бригантины.
Мэрия вдруг – жизни оплот,
горы все сдвинет.

Взмоет фонтан струйкой воды,
облаком влаги.
Город родной, милый как ты,
в трепетном флаге.
Вижу красу новых людей,
умных, спокойных.
Едут, идут в мир новостей
честно, достойно.

Город живой тихой водой,
словно весь вымыт,
мертвой водой в годы войны,
он будто вымер.
Выжил родной, встал он из сел
белым и славным,
и в микросхемах прочно осел,
и в них стал главным.

Завис сосульками сугроб
под солнышком, к восьмому марта.
Он весь ажурный, словно герб,
и весь он в нишах, будто парта.
А рядом снег, лежит, как вата,
он неподвижный, он – газон,
слегка искрит, под солнцем – надо,
над ним витает сам озон.
Все осмотрела. Взгляд напротив
завис, с улыбкой на устах.
Глаза искрят, и зубы, рот ли.
Сосульки лет. В моих летах.

А я умею: молчать, как рыба.
А я умею: не улыбаться.
Я не умею: кричать у гриба.
Я не умею: в ногах валяться.
Я не прошу, не умоляю,
и улыбаюсь, в ответ на шутку.,
Я даже в детстве, была не Ляля,
и не касалась зверей и уток.
Всегда упряма, всегда сильна я,
и пусть, бывает, совсем слегла я,
но и тогда, сжимая зубы,
я говорю: «Я буду, буду!!!»

Родилась на Южном я Урале,
а потом жила на Иртыше.
В первый раз: " Люблю тебя» – сказали,
где-то в Криворожском камыше.
Пролетают годы в Подмосковье,
где деревья машут в изголовье.

Окунись в мир солнца и тепла,
пробеги, хоть зайчиком, по лужам,
разбуди весеннего орла,
трепет крыльев так для счастья нужен.
И дорога станет так светла,
как глаза любовника и мужа.