Array Антология - Кочевье

Мы были молодые и зеленые:
нам жизнь прожить, что поле перейти.
Влюбленные и одухотворенные,
ко всем чертям готовые идти.
Вступать в бои, заведомо пропащие,
и жертвовать собой по пустякам.
Мы были неподдельно настоящими,
готовые идти ко всем чертям.
Теперь мы пожилые и пожившие,
и многих растерявшие в пути.
Но так и ничего не изменившие,
к любым чертям привыкшие идти…

Писать со скуки,
ни о чем,
не поднимается рука…
Спасибо Господу на том,
что озаренье шлет пока.
Что, подарив бесценный шанс
свое наличье оправдать,
мне выдал на руки аванс
под обязательство – писать.
Я не умею быть в долгу —
земной с долгами тяжек путь.
Настанет день, когда смогу
Ему с лихвою все вернуть.

Чем дальше ты с годами от Земли,
тем ярче и отчетливее светишь…
Недремно наблюдая издали,
во мне вдруг перемены заприметишь.
И седину досрочную мою,
и далеко не бодрую походку…
Порой тебя в себе я узнаю,
как будто в отражении нечетком.
Не верю в исполнение чудес,
хотя во мне все крепче ощущенье,
что в этом свете, льющемся с небес,
я разгляжу надежду на прощенье.

Дождь весенний, самый первый,
пусть окатит, словно душ.
Вместе с грязью смоет скверну
с огрубелых наших душ.
Очищенья даст надежду
и отмоет липкость рук.
Промочив насквозь одежду,
жадных губ коснется вдруг.
Тронет щеки и ресницы,
пробежит по волосам,
уступив на чистых лицах
место радостным слезам.

Когда умирают артисты,
над ними не плачут —
их, точно живых,
вызывать продолжают
на бис.
Лишь роли свои перепутав
и переиначив,
они раздвигают
небесные рамы кулис.
Когда умирают поэты,
природе не верьте.
Не верьте глазам,
что не знают,
как выглядит смерть.

Поэты ведь тоже так часто достойны бессмертья,
как песни, которые
им не дают умереть.
Читайте стихи,
вызывайте поэтов на сцену…
Они, как артисты,
им публика, как кислород.
Уходят одни,
им приходят другие на смену,
певца Ариона продлив нескончаемый род.

Вдоль дороги кусты
да кусты,
по обочинам пыль
да сорняк.
Вырастают навстречу кресты,
как смертельной опасности знак.
Для кого-то нелепая блажь,
показуха, упрямство и жест,
для кого-то последний кураж…
И простой на обочине крест.

Мне покупали все на вырост,
а я же, как назло, не рос.
Словно какой-то хищный вирус,
зловредный, пожирал мой рост.
Я все донашивал до дырок —
рубашки, брюки, свитера.
Пока от глажек и от стирок
они не превращались в прах.
А между тем, копились вещи
в шкафах, на полках, по углам,
и моль съедала до проплешин
неношеный, никчемный хлам.
Шли годы. Я, конечно, вырос —
с природой трудно совладать.
Лишь жизнь, пошитую на вырост,
не перешить, не залатать.

Расцвели обильно сорняки
вдоль дороги ядовитой чащей,
захватили власть борщевики
на просторах родины горчащей…
По краям невспаханных полей
мертвыми качают головами…
Как они похожи на людей,
воздух отравляющих словами!

От тоски простое средство,
жизнь, ты мне подобрала —
я питаюсь жмыхом детства
с иллюзорного стола.
Я попался на приманку:
думал, это задарма.
Только скатерть-самобранку
мне оплачивать сполна.
Не рублем и не валютой,
не потòм, а наперед —
каждой прожитой минутой
оплатить придется счет.

Мое Садовое кольцо,
давнишняя моя игрушка…
Гремит, как в детстве погремушка,
и жарко дышит мне в лицо.
Мое Садовое кольцо,
его хибары и высотки…
Не длинный путь и не короткий —
начал не сыщешь и концов.
Мое Садовое кольцо,
я в нем забывшись
будто в трансе,
кружусь в однообразном вальсе
средь чужаков и пришлецов.

Когда попадаю к тебе после долгой разлуки,
в объятиях улиц сомлев, уткнувшись в колени бульваров,
ты мне предъявляешь «высоток» воздетые руки
и стертые в кровь от безжалостных ног – тротуары.

Ты ждешь от меня милосердия или спасенья?
Я сам в них нуждаюсь. Прости мое равнодушье.
В арбатских дворах, в переулках ищу утешенья,
где в воздухе плотном не птицы кружатся – души…

Тобой невозможно пресытиться, как невозможно
пресытиться первой любовью, первым свиданием.
По старым следам я ступаю. Иду осторожно,
вслепую нащупывая воспоминанья.

Ладони твоих площадей растопырили пальцы проспектов,
тайком предлагая на выбор дорогу любую —
в любом направлении, в любую сторону света,
которую я пожелаю и облюбую.

На ухо мне жарко шуршащими шинами шепчешь,
пытаясь меня оплести паутиною неги,
чтоб даже случайно помыслить не мог о побеге,
К себе привязать, приторочить, приклеить покрепче.

А я не за то, чтоб любовью меня опекали,
лишали бы воли, влюбляли в себя через силу.
Со мной так не выйдет, меня не удержишь, пока я
к тебе не явлюсь добровольно – сдаться на милость.

…повесился на галстуке в шкафу
был моросящий петербургский вечер
скрипели половицы наверху
чуть шторы колебал осенний ветер
горела лампа
для чего зачем?
чернильница перо четыре строчки
«прощаться не с кем друг
прощаю всем
достаточно пожалуй
ставим точку».

во мне забыли катетер удаляя опухоль мозга
я стал мыслить эспиненциями собранными
в волюнтивные гроздья
теряя речь как коммуникатор бессвязного ушел
за образы обреченного разума
чужое в мозгу с металлическим привкусом обрело
свою жизнь
в безыскусности искуса
жевать слова как нечто влажное испускающее соки
вполне несуразного
небытия в присутственном месте
вот есть некое я
сидит на насесте
несет яйца как капсулы времени
кудахчет безмозгло
и гребень на темени
темень в сарае одинокая птица глядит на звезду
что в безночье лучится
а вкруг нее в затемненном зале кружат вертела
пока жив – надо жарить