Array Антология - Кочевье

Наконец, звякнула цепочка, нам отворил маскированный ливрейный лакей, молча, отступив назад, отвесил глубокий поклон. Спутница спрятала свое бутафорское оружие. Мы вступили в прихожую. На рогах вешалки висела оперенная шляпа, болталась на шнурке атласная маска. Мне водрузили на голову шляпу, нацепили маску. Я должен был играть отведенную мне роль. Но какую?

Пожалуй, следует сказать еще два слова о нашем доме в Большом Козловском переулке, близ Чистых прудов. Дом этот был, если не ошибаюсь, построен в эпоху экономического подъема незадолго до рокового Четырнадцатого года. Дом был доходным, квартиры сдавались, выражаясь по-гоголевски, господам средней руки. Лакей, впустивший нас, удалился. Миновав длинный, тускло освещенный коридор, остановились перед двойной как бы торжественной дверью. Новая неожиданность подстерегала меня. Спутница щелкнула худыми пальцами; тотчас створы раздвинулись.

Там находился большой зал, огоньки свечей на столиках скрадывали пространство, лица посетителей в маскарадных костюмах были почти неразличимы. Мне почудилось, что я вижу своих именинных гостей. У зашторенного окна в углу между зажженными канделябрами за роялем неподвижно сидела заметно постаревшая тетя Лиза. По-прежнему, положив обнаженную руку на инструмент, стояла Рива, кутаясь в цыганскую шаль. Заметив меня, она ласково мне кивнула. Минуту спустя к нам подбежала, неся что-то, девушка, одетая чертом, в красном атласе, обтягивающем маленькую грудь и ягодицы. Склонившись, разлила по бокалам искрящийся напиток. Все стихло, публика молча ждала, когда начнет петь Рива Меклер.

«Мне кажется…» – начал я, но не успел договорить. Вожатая прервала меня.

«Ошибаешься, я ведь говорила тебе… Это не они. Их больше не существует, да и никого здесь не существует».

Она коротко прибавила, глухо звучал ее голос. Я не мог поверить. Обе, певунья и пианистка, давно умерли. Тетя Лиза, дожившая до глубокой старости, впала в маразм и уже не прикасается к клавишам. Рива Меклер так и не дождалась женихов, заболела неизлечимой женской болезнью и была оперирована, Словно судьбе было недостаточно того, что Рива пережила на родине, она прикрывала шалью безгрудую грудь.

Мы сидели тет-а-тет, меня подмывало спросить, что будет со мною. Я не решался.

«Впрочем, – прибавила она, – ты кое-что забыл. Сегодня шестнадцатое января».

«Ах да… – пробормотал я. – Вот как». И сорвал, наконец, с лица свою маску.

Девушка-черт в атласе принесла в бокале черный цветок. С чашей в руке моя собеседница ждала.

Я медлил.

«Пей, не бойся».

«Я умру», – сказал я.

«Когда-нибудь. Но я хочу сделать тебе подарок. Пригуби. Вино укрепляет мужскую силу…»

Я молчал.

«Что же ты? Дама выказывает тебе благосклонность, ты не отвечаешь. Так себя не ведут!»

Маска подняла руку, готовясь щелкнуть пальцами, вновь сотворился вчерашний лакей и проводил нас в отдельный кабинет. Должно быть, в лучшие времена комната служила спальней. Почти все место занимала широкая деревянная кровать с резной спинкой, лампа матового стекла в виде узорчатого цветка висела над изголовьем. Ночник под зеленым абажуром горел на туалетном столике, повторяясь в овальном зеркале на стене. И вся комната, брачное ложе, столик, портрет в раме на противоположной стене, – все тонуло в зеленоватом сумраке. Между тем в зале начало темнеть, послышалось движение, донеслись приветственные хлопки, шорох шагов. Пары вставали с мест, начались танцы – или это были призраки?.. Зазвучал рояль. Мертвая Елизавета Мироновна играла вальс из «Фауста».

Рывком моя госпожа сбросила маску. Я понял, что давно ждал и боялся этой минуты. Увидел ее бледное лицо, бескровные губы, глаза, обведенные темными кругами, и крылатые брови.

«Ты, – пролепетал я, – ты – Смерть?»

«Малыш, – проворковала она, – сколько тебе лет?»

Я мрачно ответил: «Семнадцать. Сегодня исполнилось».

«Тебя одолевают любопытство и страх, не правда ли? Ты можешь удовлетворить свою любознательность. Взгляни, не бойся… Ты еще не знал любви… Смотри, смотри на меня. Как ты меня находишь? Да, это будет последнее забвение, ведь соитие двух в любви – это репетиция смерти».

Неслышно вошел слуга, зажег свет над изголовьем и приготовил постель.

Траурные шелка упали к ногам моей любовницы. Она была невероятно худа и ослепительно красива. Я мгновенно отвел глаза.

Голос умолк, и ее распростертая нагота призывала к себе, и времена неслись, настоящее стало будущим, и будущее превратилось в прошлое. Но сказанное оправдалось, ибо сон, объявший нас, был подобен смерти. Сон одарил видением, которое вдохновило меня написать этот рассказ.

Роман Айзенштат родился в 1946 году в городе Минске. До 45 лет проживал в Белоруссии. В 15 лет начал самостоятельную жизнь, перепробовал немало рабочих специальностей. Отслужил в армии, окончил Белорусский государственный университет, факультет журналистики. Был членом Союза журналистов СССР, членом Пресс-автоклуба СССР. Печатался в республиканской и союзной прессе, автор ряда текстов песен белорусских, российских и израильских композиторов. С 1991 года в Израиле. Автор шести поэтических сборников, вышедших в Израиле, Германии и России, многих коллективных сборников. Победитель и призер ряда фестивалей и конкурсов. Публиковал стихи в Белоруссии, Украине, США, Германии, Израиле, России. Член Союза русскоязычных писателей Израиля, Международной гильдии писателей, кандидат в члены Интернационального Союза писателей.