Владимир Лизичев - Жёлтые стихи

Ночью будут звезды снова,
Нам приветливо мигать,
И в дороге помогать
Два коротких крепких слова.

***
Русь, от края и до края,
Бесконечные пути
По которым нам идти,
Свой, из прочих, выбирая.

Значит мой, по бездорожью,
Зимней снежной целиной,
Где дороги ни одной,
Асфальтированной ложью.

Утром встану, опять чихая,
По прогнозу весь день дожди.
Буду поздно, на ужин не жди,
Как дела? Всё ókej дорогая.

Дождь с утра и до ночи молотит
По балкону, железу, стеклу,
Заливает водою Москву,
По дворам и по улицам бродит.

Месяц май, а погода плохая
И не трудно наверно понять,
Почему мы стремимся опять
К теплоте, что согреет лаская.

Меланхолия времени года,
Посерели проспекты, дома,
Акварелей неярких, сама,
Набросала на город природа.
Щётки воду со стёкол стирают,
Прилипая бегут взад вперёд
И приёмник в дороге орёт,
Чья-то песни мозги раздирают.

В угасании дня московского,
В звуках улиц уставши, прусь
По Арбату разлита грусть,
Ре-минором Петра Чайковского.

В лабиринтах глухих закоулков
Мимо стен, в арках старых домов
Бьётся сердце над поиском слов
Я найду их в тиши переулков.

Бесконечна дождя какофония
Но я знаю, он скоро пройдёт
Солнце светом Москву зальёт
И уйдёт моя меланхолия.

Уже темно и надо возвращаться,
Трамваи реже начали ходить,
Тебе со мной не хочется прощаться,
Вот только маме надо позвонить.
Ведь не уснёт, волнуясь до рассвета,
А телефон, вон будка по пути.
Где две копейки, чтобы одной монетой
Их ещё надо в кошельке найти.

Вокруг дома в ночных огнях купались,
А в парке вишни розовым цвели.
Мы в телефонной будке целовались,
А две копейки так и не нашли.

Ушёл трамвай, и рельсов нить дрожала,
И стуки сердца каждого слышны,
Ты мои руки на груди держала
И две копейки стали не нужны.

Лицо девчонки юной недотроги,
Моё признанье первое в любви,
Когда так длинны школьные уроки,
Когда так ярко светят фонари.

Остался вкус слегка солоноватый
Тех губ, тех слёз и нежности твоей,
Когда был юн, кончался класс девятый
И впереди вся жизнь, и столько в ней…

Событий, встреч, чьи не забуду даты,
Людей, что были мне всегда близки.
И двух копеек, выпавших когда-то,
На пол той будки из твоей руки.

Железная птица пространство пронзает,
И быстрою тенью вдали исчезает,
Среди облаков её след пропадает,
И бешено вертится горизонт.
Натянуты нервы и не отпускают,
Не только на крыльях пилоты летают,
На нервах, машины стальные бросают,
Идут на врага, где всё небо их фронт.

Здесь наверху, все законы забыты,
Пилот и машина в единое слиты,
В воздушном бою совершая кульбиты,
Но давит нагрузка, всё больше растёт.
Пространство и время сжимаются узко,
Вдавила, расплющила мозг перегрузка,
Рука нажимает на клавишу пуска,
Мы цель атакуем, враг тоже не ждёт.

И небо огромное, синего цвета,
Расколется громом, и вспышкою света,
Уходит на цель боевая ракета,
За горизонтом уже пропадёт.
Ревут на форсаже надрывно турбины,
Как жизни и смерти их две половины,
И режут пространство стальные машины
На крыльях удачи вперёд и вперёд.
Ушли с разворотом, сменив эшелоны,
Две сушки, воздушного племени клоны,
Уже под крылом, сопок серые склоны,
И скоро посадка и дом где нас ждут.
Касание есть, болтануло немножко.
Родная, бетонная встретит рулёжка,
к ангару знакомая катит дорожка,
где травы высокие, летом растут.

Бывает, что падает замертво птица
С большой высоты, чтобы в землю вонзиться.
Подбитыми крыльями не зацепиться,
А пара её будет в небе кружить.
Их трель в синей бездне навек оборвётся,
Твой друг из полёта уже не вернётся,
И сердце от горя и боли взорвётся,
Но надо летать, приземляться и жить.

Разборы полётов до вечера длятся,
И мы будем хмуриться и улыбаться,
Автобусом в наш городок возвращаться.
И жён и детей у дверей целовать.
И вновь уходить и опять возвращаться,
Утюжить пространства и в небе вращаться,
С машиной как с другом своим обращаться,
А самое главное будем летать.

Я в Храм войду, меня встречают лики,
И строго смотрят с писаных икон,
Где от свечей по стенам жмутся блики,
И исчезают в трещинах окон.

Здесь благость и спокойствие разлиты,
По стенам, что стоят уже века,
Лики святых, чьи имена забыты,
С икон глядят на нас издалека.

Молюсь, замрёт всё в хрупком моём теле,
У тех старинных молча постою,
Чьи души светом к небесам взлетели
И где-то там покоятся в раю.

Ну а мою, как лист сентябрьский падший,
То кружит ветром, то к земле прибьёт,
А то вернётся она в день вчерашний,
То побежит отчаянно вперёд.

Успокоенье долго не продлится,
Ворвётся жизнь, есть у неё права,
Но я опять приду в тот Храм молиться,
Где свет икон касается едва.

Не надо грусти, я ещё вернусь.
Я белым снегом первым обернусь,
Берёзкой, что серёжками полна,
Глотком сухого терпкого вина,
Высоким клином улетевших птиц
Мелькну в сети среди чужих страниц,
В строках моих написанных стихов,
В улыбках бедных наших стариков.
Признаюсь вам, уйти я не боюсь,
Седым туманом утром растворюсь.
Так все уходят, слаб ты или крут,
И годы память всех имён сотрут.
Великих мир запомнит на века,
Чья мудрость – полноводная река.
А чей-то лик художник на портрет
Запечатлел, кого давно уж нет.
Я растворюсь в небесной синеве,
Взойду цветком на выжженной траве
И криком чайки над морской волной
Ворвусь в твой сон холодною весной.
Не верь тому, кто скажет обо мне,
Что он устал, что боль топил в вине.
Я жизнь всегда боготворил, как мог,
Но наступает, видимо, мой срок.
И тот большой неведомый игрок
Назначит мне очередной урок.
Когда уйду, пронзая облака,
Пускай мне вслед махнёт твоя рука.
В других мирах, другим и я очнусь,
Не надо грусти, ждите, я вернусь!

А туман ползёт по сопкам,
По болотцам, по траве.
Рота заняла высотку
В 41, в октябре.

Командир сержант устало
Вытрет пот, смахнёт слезу,
Роты, в общем-то, не стало,
Почти вся лежит внизу.

Лейтенант был сразу ранен.
Без сознания, в бреду,
В тыл бы ротного отправить,
Только некем, на беду.