Алла Иоффе (АМИ) - Метеозависимость

И снова Песах. Вышли из Египта?
Куда идёт толпа былых рабов?
В пустыне стылой что ночами снится?
Призывный звон египетских оков?
Оковы так привычны, и кормили
Нас египтяне, словно птиц, с руки,
Там – в рабстве – очень счастливы мы были,
И полны были наши сундуки.
Зачем нас Моисей увёл в пустыню?
Что ждёт народ уставший впереди?
И с каждым днём порыв к свободе стынет,
Пустеет в животах, болит в груди.
Вернуться к очагам былого быта,
Начать всё снова… К прошлому – вперёд!
Плохое всё давно уже забыто,
Свободы большинство уже не ждёт.
Давить в себе раба? Давиться пылью?
Идти за чьим-то словом в темноту?
Надеяться, что сказка станет былью?
В пустыне этой видеть красоту?
Зачем? Кому была нужна свобода?
Б-г Моисея наш ли нынче Б-г?
Следит ли он за нами с небосвода?
Пойдём назад! Уже трубит нам рог.
Рабам не надо принимать решенья,
Рабам светло и иногда тепло.
Проходит всё: лишь наберись терпенья!
Куда нас нетерпенье завело?
Мы каждый год выходим из Египта,
Пытаясь выбить из себя рабов,
Но стоек он, как стены из гранита,
И жаждет возвращения оков.

Снова снегом занесло город.
Здесь у Пасхи Рождества норов.
Все деревья в кружевах белых,
И по улицам несёт смелых.
А деревья уж давно в почках,
Словно в маленьких цветных точках.
Замерзают, как зимой, реки,
Закрывают на ветру веки.
И опять машины-сугробы
Ставят здесь второй зимы пробы,
Завывает ветер в округе,
И поют весенние вьюги.
Снова город занесло снегом,
И сменяется ходьба бегом.
Снова кружится зима вьюгой,
Но весна уже летит с юга.

Златошвейкой расшитый купол
По отбелённому шитью —
Той зимы безответный рупор,
Что свернула весну в петлю.
Снова всё метель заметает.
И попоной накрыв коней,
Снег в Фонтанке льдом замирает,
Чтобы стало реке теплей.
А у львов поседели гривы,
И мячи льдом стекли в Неву.
Белый город такой красивый,
Но в апреле он ждёт весну.

Армянский геноцид и катастрофа
Еврейства вдруг совпали в этот год.
Кошмар, давно прошедший для кого-то,
А чья-то боль вовеки не пройдёт.
Что этому вовек не повториться,
Кричат вокруг на сотни голосов,
Но были Петербург, Париж и Ницца,
Беззвучный крик и слёзы новых вдов.
То тут, то там кого-то убивают.
Нет, не по злобе, а из-за идей.
Они всё время в воздухе витают.
Без формы непонятно, кто злодей.
Ползучий геноцид и катастрофа
Змеёю вьются среди наших ног.
Весь мир – одна единая Голгофа.
А там помочь уже никто не смог.

Капля солнца брызнет из-за туч,
Лишь чуть-чуть, лишь только тонкий луч,
И уже в душе цветёт весна,
Клетка тела для души тесна.
Снова снег (и нет ему конца)
Смоет краску радости с лица.
И неуходящая зима
Душу заморозит вновь до дна.
Снова снегом душу замело,
Снова чёрно-белое кино.
Доживу ли нынче до тепла,
Чтоб весна в полёт с собой взяла?

Давно с переводных картинок
Стирали пальцем мокрый слой,
Рождая хоровод снежинок
Своею собственной рукой.
И там – за снегом и туманом —
Вдруг открывался яркий мир,
Что соткан из красы обманной,
Как бледно-розовый зефир.
А нынче что? Летят снежинки,
Сметает ветер их в туман,
Что закрывает вновь картинки…
Обман, обман. Опять обман.
Ведь невозможно совершенство.
Всегда найдётся хитрый бес,
Что снимет магию блаженства
С давно освоенных чудес.
Пусть чудеса скорей вернутся
Картинками былой красы!
Лишь стоит Б-гу улыбнуться,
Раскрасив капельки росы…

Чужих стихов струятся кружева,
И сердце от восторга замирает.
Коклюшки не освою никогда.
Вяжу крючком. Грубее… Но кто знает?
Их крУжева плотнее полотно,
Но дунет ветер, и оно взлетает.
Мои же занавеской бьют в окно,
Как будто бы в пятнашки с ним играют.
И в душу бьют они, как в барабан,
Лишь ритм в них, а музыка побочна.
Чужие же рисуют нотный стан
И в ноты попадают очень точно.
Тогда как кружевной чужой мотив
Мне, словно песня, в душу западает,
В своих стихах всю боль свою излив,
Я тут же их, как горе, забываю.
И снова я – фанат чужих стихов —
Читаю их, забыв свои, как данность.
Засыпана цепочка их следов,
Лишь в ощущеньях остаётся странность.

В розовых очках былой любви
Растворились контура черты.
Можно ль ненавидеть визави,
Если жизнь прошла, как вы, на «ты»?
Каждый, кто любовью одарён,
Знает, что осадок навсегда,
Если был когда-то покорён,
Если с губ слетало слово «да».
У былой любви начала нет,
И любое чувство без конца.
В сердце не погаснет мягкий свет
Фонарём у самого крыльца.

Мы помним без пафоса, тихо.
Нам горько без тех, кого нет.
Война – это горе и лихо
В кровавом потопе побед.
Им наши парады и марши,
Поверьте, совсем ни к чему.
Солдат, генерал или маршал,
Убитый в любую войну,
Хотел бы остаться подольше
Средь тех, кто остался в живых,
В России, Литве или Польше
Пожить среди близких, родных.
Мы вспомним, пригубим безмолвно,
Расскажем друг другу о них:
Весёлых и радости полных,
Ещё довоенных… живых.

Так хочется чуда! Но чудо замёрзло за тучей.
Спуститься не может: оно потеряло летучесть.
Лежит без движенья, забыв, для чего существует.
И солнце не светит, и ветер за тучей не дует.
Так хочется чуда! Но чудо забыло дорогу к земле,
Оно заблудилось, оно заплутало во мгле.
И мимо проходят горячего солнца лучи,
И чуда не будет, хоть годы зови и кричи.
Так хочется чуда! Но чудо за дальнею кручей.
Его ручеёк протекает сквозь грозные тучи.
Быть может, внизу он рекою могучею станет,
А может быть, он ручейком тонкоструйным истает.
Так хочется чуда! Но чуда не будет. Не жди.
Коль чудо заснуло, пожалуй, его не буди.
Растает оно и вернётся в дожде и росе,
По капле к цветам и деревьям придёт по весне.

Снова сердце болит безумно,
Снова бьётся совсем невпопад.
Стало очень на свете шумно.
Кто, скажите, в том виноват?
Этой боли во мне нет места,
Рвётся боль на большой простор,
Ей так тесно, и сердцу тесно,
Скачет сердце во весь опор.
Ну куда ты несёшься, сердце?
Не удары, а звон подков.
С метрономом каким-то сверься.
Ну накинь ещё чуть годков.
«А зачем тебе эти годы?
Нет в них пользы и толку чуть…»
Замолкаю, пока не поздно.
Рвись и бейся, но только будь!