Игорь Мазуренко - Театральный пролог. Стихи

Боги! Жалость в вас есть,
и людям не раз подавали
Грошик надежды вы в пропастях и у огня,
Так не скупитесь на взгляд,
я молю, мимолетный.
Глупый Катулл бредит,
укрывшись темным плащом.

Боги! Жалость в вас есть,
но вы не всевидящи, боги;
Вот, тяготясь беспечностью,
прячусь я, избегая молвы,
Я не молю дней возвращения
радостных, солнца…
Глупый Катулл бредит,
укрывшись темным плащом.

Темных мыслей рой
вместе с угодным
жертвенным дымом от тетради,
о боги, возьмите себе, я позабуду о них.
Буду помнить всегда о милости вашей…
до смерти…
Глупый Катулл бредит,
укрывшись темным плащом.

По пустыне брели как зверье легионы,
Забывая про доблесть и грезя колодцем,
И напрасно хрипели нам центурионы,
Что с холма наблюдают, смеясь, полководцы.

Мы дарили пустыне мечи и доспехи,
Но отвечала безумьем и жаждой,
И в звенящем песчаном сочащемся смехе
Свой конец узнавал с безразличием каждый.

Я последний бреду по пустыне бескрайней,
Опаленный наивным, но гордым Скитальцем,
Я бреду, невзирая на голод и раны
К родникам твоих пальцев…

Я перед вами. Весь.
Но плен подмостков
не для меня:
единственного света
остывший воск на веках.

Ряд предметов теряет вес:
печальнейшая повесть
или роман, где скрипка – горечь,
флейта – совесть
и барабаны – басурман.

Мы обезумели от ран.
Поверьте мне, я перед вами
Нарочно не играл словами.
Чем платят палачу?

Я притаился – к обороне, —
а где-то прячется Полоний —
шучу, шучу, шучу!

Кто кого предает?
(и я замолчал воскрес)
голос плыл до спокойных вод
от ледяных небес,

сколько тысяч покойных лет
Господу взор и – грош,
так у заката темнеет медь:
ложь погоняет ложь,

жгло нестерпимо и дождь мчал
в пламя осенних войн;
сколько работы чистым мечам
(молния гром звон).

Небо устало и голос умолк,
воды укрыл лед,
а на ладони тлел уголек:
Кто кого предает?

Сядем вокруг стола и поведём разговор,
сколько-нибудь назад дней отойдём,
тени легки, стелется вслед вздор:
дом потерялся средь бела дня —

наш дом —
в сумерках гнулся, ворчал, скрипел;
глазницы дышали холодом,
дрожали известкой бельм.

Кто был я,
и сколько нам было лет?
Горек дым – чёрств хлеб,
незаметен след.

Страх разрастался, полз
по дороге снежный ком:
дом потерялся, двери повисли
вырванным языком.

Мне думается,
что вы могли бы
Заниматься работой
и создать семью,
По воскресеньям удить рыбу,
Приходить домой
между шестью и семью.

Еще мне думается,
Что не так уж плохо
Казаться удачливым и хватать
С неба звезды,
иногда насмешливо
говорить о Боге,
с приятным усилием
налегая на весла.

К чему вам слава
И неразборчивый почерк
И послеполуночный
Зрачок блюдца?

Там, среди звезд
и неземных строчек
Чаще не парят, а сгорают
И бьются.

Безмолвие вошло в раскрытые ворота.
Открыл глупец, теперь он тоже обречён.
И вот оно скрывается за поворотом,
а стражник спит, во сне гоняя мух мечом.

Безмолвие бредёт, не ведая преграды.
Препятствовать ему какой теперь резон?