Игорь Панин - Мертвая вода: Стихи.

Все гораздо серьезней, чем могло показаться.
Разжигание розни — в каждом новом абзаце,
разложение веры по разрозненным полкам,
записные гомеры знают, выпито сколько.

Наше время не лечит, наши годы — какие?
Рашку давят на Вече — не протянешь руки ей.
В стоге сена иголка, — да опять мимо вены;
за отсутствием волка ноги кормят гиену.

Заплутав в трех бараках, загибаясь от ханки,
на безлюдье и раком станешь за две буханки.
Ой вы, слухи да козни, да поклеп на ворюг!
Все намного серьезней, говорю…

Спеша в замызганный Касимов
из муторной Рязани,
подумай, как невыносимо
вкусна лазанья.
И не смотри, что вдоль дороги
цветы искусственные нам
внушают трепет видом строгим,
развешанные по крестам.

Но предвкушая запах чая
в закусочной, где мухи,
гостей торжественно встречая,
целуют руки, —
шлифуй послушную баранку,
насвистывай блатную хрень,
пока не въедешь спозаранку
в провинциально-хмурый день.

Но я недаром, я недаром
копил приметы до поры,
рыгая терпким перегаром,
вдыхая винные пары,
чтобы однажды не вписаться,
в такой несложный поворот,
и — кто поспорит? — виноват сам,
едреный рот!

И вот уже — какая прелесть —
на соснах, в качестве зевак,
воро́ны (во́роны?) расселись,
грассируя — чего да как.
Уже лицо желтее воска,
и леденеют трубки жил.
Когда подъедет труповозка —
я буду жив.

Напиши два десятка нетленных стишков
и уйди на покой.
Как щитом, не прикроешься талым смешком:
а на кой, а на кой?

Долг и памятью красен, и вовсе не суть —
сколько именно и
сколько пены янтарной на гривах несут
озаренья твои.

Хоть десяток, но стоящих выдать сумей
и спокойно уйди.
Сколько сможешь, пока еще разум в уме,
да хотя бы один…

Асфальтовой кашей сыт,
сопит разомлевший Молех [1] Мо́лех — то же, что и Молох ְךֶלֹמ — на иврите (прим. автора) . .
И брызги свинцовой росы
звенят на деревьях безмолвных.

Стремительно плавится жизнь,
стекая по липким перилам.
Попробуй еще продержись,
покуда вконец не сморило.

Одышка. А сделай мы шаг
один в направление леса…
Но стайками мокрых мышат
бухаем под каждым навесом.

Кому был обещан уют?
Как в ритме причудливой джиги,
у стройки нелепо снуют таджики,
собаки, таджики.

И всякому, словно паек,
талон на безумие выдан.
А солнце в дыму не поет,
но пахнет карбидом.

Бездомный пророк охрип,
молчит, а надысь визжал как:
«Здесь вырастет ядерный гриб!»

А пусть вырастает. Не жалко.

Черные понедельники —
сплошь мои будни.
Веет в махровом ельнике
сном беспробудным.

То не венки по мне —
только цветочки.
Впрочем, вполне
можно дойти до точки.

Говоришь, я — ни то ни се,
по воде поводивши вилами?
Кто-то крест, кто бутыль несет,
а иные торгуют виллами.

Натирая щекой приклад,
высматривая цель,
я могу задремать, как солдат,
что за тысячу верст отсель.

Но почуяв добычу — где? —
ни дрозда, ни маху не дам,
и поедем гулять-гудеть
в какой-нибудь Амстердам.

Зря ты терзалась, охала:
бла-бла-бла, тчк.
Я — не вокруг да около —
в самое яблочко.

Пледом колючим, как бредом, накрыться;
температура отменной крепости — сорок,
расплываются, тают и гаснут лица —
даже тех, кто любим и вроде бы дорог,

даже той, что стоит с косой в изголовье, —
злорадствует, но хоть не дразнится.
Что там по плану: проводы, слезы вдовьи…
Экая несуразица.