Александр Петрушкин - Тетради 2018 года

И после быстрого начала
замедлится небес проём,
неся в себе невнятный сгусток,
овал, который невесом.

Как нежен белый клубень неба,
где золотая нить ворон
лежит на вертикальном снеге,
в игле которого живём.

Сгибая в лошадь нить накала,
как близорук и точен ток,
галдящий между двух предсердий,
разматывая в речь моток.

И более не страшно, если
замедленный лучом сеанс
сгущается в кинопроектор,
хранящий снег, что прячет нас.

Связь несравнимых величин —
так резкость наводил охотник,
а выдох, взятый в клюв, горчил
землёй и парой тонких зёрен.

Звезда смотрела на меня,
и плакала, как диафрагма
у горизонта, что в ружье,
как фотография, был спрятан.

И если плотны страх и взгляд,
то мост, что выстроен меж ними,
зияет, как эдемский сад,
сквозняк над адом и огнивом.

Передержанный запах отчизны, возни,
что внутри, меж домами, идёт —
ты, как бабочку, крылья и голос неси,
если мгла их конверт надорвёт.

Зазвенит из нутра темноты гироскоп,
замигает совиное дно,
и нора кувыркнётся в себе, изнутри
завершив часовой поворот.

Всё, что видно – вращение в стае юлы,
размыкающей, сшитый мешок —
и одна лишь сова, как отрывок, лежит
а внутри её – неба тепло.

Стирая глаз о времени наждак,
всмотреться в яму, чтоб расслышать – так
всё, чем ты был здесь, это нервный тик,
который умолкает. Вот затих —

и расступаются, как звери, небеса,
которые ты скудно написал,
свидетель неумелый, рудокоп,
шептун, контрабандист, слепой пилот.

Всё снег и снег, который перейти
не хватит жизни – только расплести
два лёгких на дыхание и свет,
который в яме, в той, которой нет,

которая летит перед тобой,
как белый шум или случайный сбой
и собирает речь и крошки, что скрипят,
как сны внутри у голода щенят.

а скрыться не получится – хотя
хотелось бы, и это славабогу —
прошение взглянуть, но не сейчас,
а позже, впрочем позабыть тревогу

здесь тоже невозможно: ты и я —
отсутствие возможности для речи.
так в мертвеца играет колея,
промёрзшая до косточек. размечен

тянущимся молчаньем разговор:
ты оставляешь место для метели
и я горю во всех своих стыдах,
как столб фонарный,
что желает в свет поверить.

Замаскирован и неряшлив —
впечатан выдох в снегопад,
как вынутый из медной пряжи
овечьей, агнец, что назад

был возвращён, своим вращеньем
сгущаясь в угол над тобой,
из света, то есть из паденья,
из ткани, рвущейся, как сбой

в программе, заданной – над миром
летящей – галкой-головнёй,
где лишь голавль плывёт в глубинах
обёрнутых чужой землёй.

Что снег юродив, а в другой руке
[невидимой] – две рыбы, как в реке,
ведут неспешный диалог, пока
их речью обрастает мгла, т.к.

путь санный для того проявлен был,
чтобы скрипел скрывающийся им,
чтобы неспешно, тщательно, дотла
сжигала речь всё то, что привела

в пустоты эти на другой руке,
которая в метели, вдалеке,
и рыбы между темнотой снуют,
и воды меж собой слюнявят, шьют
тулупы, проезжающим сквозь их
даггеротипов и поленниц скрип.

Стой, смотри – всё успеешь потом записать,
а поспеешь – запишут тебя на любой стороне

у – завитого вдоль отсутствий твоих здесь – плюща,
из которого видно лицо, как ожоги на белом огне.

Так проступит зима, сквозь родимые пятна золы
распинаемый дрозд улетит – понимаешь? – на юг

и сомкнётся, как будто расступится в нём, над тобою земля
что похожа на света кусок, размыкающий круг.

Будешь долго стоять над собой, как прозрачный гудок
и отрезок, лишённый всех точек опоры от а и до б —

или – время, которое снилось тебе, это дробь,
отблеск чисел и тень рыбака у воды на холодной губе?

Вот уходит рыбак, обретая весь берег, а ты
остаёшься стоять, как его отраженье в реке —

или звёзды просты – от того, что они высоки,
или выжгли тебя, чтобы ты отражался, как небо, везде.

Вот выпал Бог – точнее, снег —
свет, что здесь напряло вещество
из мельницы ручной его:
всё остальное – ремесло.

И перед тем, как сделать шаг,
стою, страшась в него вступить,
и мак цветёт из снегиря,
у света посреди груди.

А значит – завтра здесь среда
и в птичьей стае полыньи,
растёт огромная вода
и крутятся следы ничьи.

За обиженным ребёнком
в небесах трамвай звенит —
кто нас может в его речи
как печали отследить? —

над – трамваем реет ангел
с красным языком в груди,
там щенок сидит незрячий
справедливости. Иди —

то сомкнув – как вежды – очи,
то – как скудность – всяку речь
смяв, и ангелу отбросив
всё, что надо бы беречь.

Только буква, как обида,
в горле ангела торчит —
хорошо, что стыдно видно —
хоть трагичен в целом вид.

Хорошо, что слышишь рельсы
облаков и, что петля
лишь казалась очень мёртвой
но проснулась, обожгла,

вынула на свет ребёнка
из такого же меня —
хрустнет глина, как обида,
от того, что нам мала.

и следишь, нутром и глазом,
как трамвай за поворот
удаляется и ангел
рельсы на плече несёт.

Обёрнут Бог в пустоту – от того везде
видим только следы от его пребывания с нами и
лодка его отсутствия плетёт из хруста в воде
фарватер для ледокола, который льды.

Там изнутри пустоты – дым табака, табун
что выдохом шелестит, нарастив им плоть,
мясо и кожу, нечто навроде судьбы,
которой Бог на дела сего мира плюёт.