Александр Даниф - Времена года. Лирический цикл

Паром дышат поля, и туман застилает глаза,
Солнце катится за горизонт, вечереет, трава-егоза,
Не сидится в темнице-земле ей – черны вороны,
Надоть выйти на двор, поклониться на все стороны.
Тогда в мире обманчивых грёз – беспокойного сна —
Побежит в стволах милых берёз талый сок – весна.
Отойдёт береста по полоскам от старых ран,
Отпоёт капель лютый мороз, знать, почил атаман.
На лугах заиграет тальянка – ручьями зальётся свирель,
И застонет волынка – закрутится год-карусель,
Март плеснёт в уши вешние воды, как лёгкий елей,
И взыграет кровь в жилах, послышится зов зверей.
И заблудится сердце в тенях, душа сгинет в песках,
Заплутает пар нитями в перистых снах-облаках,
Принесёт первоцвет звон с полей как блаженную весть.
Споёт жаворонок по утру на юру: «Даждь нам днесь
Наш насущный хлеб да благодатные вольные дни,
От напастей избави нас, страждущих благ исполни».

Полная луна – льётся бледный лён,
Дуновением сна дух мой окрылён.
Звёздный путь – огни. Утекает ночь
В пасмурные дни. Надо превозмочь
Хворость без причин – тянет зов земли.
Лунные лучи в жёны отвели
Молодость на пир равноденствия,
Отвечает мир: «Ты теперь моя,
Свет очей моих». Убегают прочь
Струйки времени, воду не столочь
В ступе бытия – тулове без дна,
Плывёт ночь-ладья в океане сна.
Видимо, из слов собран новый век,
Плещется улов в бочке без прорех.
Безрассудным был, значит, мой побег,
Видимо из льна соткан человек.

Весной в теле бойкий ветер,
Сочный свет, лихие дни.
Опрокинет солнце клети,
Выбравшись из западни,
Разольёт по небу лужи,
Защекочет облака,
Синью голову закружит.
В мглистом мареве река

Плавит льдины, ток стреножен,
Вьётся невесомый пар,
К свету катит бездорожье —
Охмеление, угар.

Лес трещал, что было мочи,
Дуб листвой мотал худой,
Что там удаль напророчит,
Пока парень молодой?

Ветви врозь, кричат про кражу,
От напасти в пропасти,
Но заметили пропажу
Только утром. Не найти

Знатного того вельможи,
Что на небе ночевал,
Круглолицей жёлтой рожей
Дух наш к буйству подбивал.

Выпь вопит: «Давай, на волю!»
Хмельной сбитень – мёд, калган.
Жизнь на новый лад настроим
Сердцем пьяным в драбадан.

Апрель ворочает, что хочет,
течёт ручьями – лето прочит,
снегом пугает и стрекочет
сверчком за печкой долгой ночи.
Цветень мелькает солнцем с лаской
ярких лучей, меняет маски:
то в дождь подстрочит белые заплатки,
то градом бьёт по листьям без оглядки,
то тучи гонит хмурой плетью, грохнет дверью,
то радостно заплачет, запоёт капелью,
стужей в ночи грозит, а днём, как лето, дышит
и ластится, крутит хвостом,
а чуть что – убегает мышью,
но всё же за собой зовёт, в рощу уводит
к берёзам, вербам, первый хоровод заводит,
подснежниками нежными восходит
на островках, как отмель половодья,
холодными руками прижимает крепко
к тёплым деревьям, почки народили деток.
Каштанов листья —
пальцы рук с подбитой кистью,
как будто заигрались с ивой,
заболтались в её тонких плетях,
Слепыми ветрами слегка растревожены эти
маятники мировой круговерти.

Непогода плещет воду. Буйный ветер разгребает
гибкие ряды деревьев с ходу, ярость утихает,
чтобы с силами собраться, вобрав воздуха побольше,
выдуть немощь, разыграться и гулять как можно дольше.
Ночь разгонит рать дозора в небе, скрытом облаками,
через них луна с задором светит. Радостно кострами
жгут подвешенные лампы, мечутся в тревожном свете
листья, ветви. Дождя капли секут смело рваной плетью-
семихвосткой – нет покоя, дело ль видано, сегодня
пришло время для разбоя. Голос грома воле сродни.
Знать бы, где таятся смыслы недосказанных, послушных,
малодушных фраз и криков. В том неистовстве пирушном?
Кубки катятся на землю. Птицы прячутся на крышах,
грохот, пир, поют всё время бога кузнецы. Ты слышишь
сердце наковальни мира? Здесь куются ураганы,
и как сноп взлетают искры под ударами титанов.
Пыль летит в тартарары, и нет в душе успокоения,
летят стрелы сквозь седины тучи. В колокол забвения
долбит темень – зыки, звоны, гул. Свобода с лиходейством
подружились ненароком. Не окончились бы бедством
суета беспечных вспышек и сумбур душевных пыток,
когда утро разольётся молоком и мрак сквозь сито
уберётся восвояси, предоставив свету время
разглядеть в промокшем царстве, где взошло живое семя.
Оду пропоём пространству, скажем радостно раздолью:
погуляли нынче славно, а теперь покоя доля
нам нужна – сыскать в оврагах беспокойных атаманов,
побрататься, быть на равных, оставаться вечно пьяным
в безмятежности земного, ветреного чудо-шара,
не желать себе иного капища – родного дара.

Дыхание весны свежо, как сама жизнь,
возможно ли пресытиться тобой, скажи?
И обаяние вечнозелёное по паркам
и лесам нарочно разложи —
каждый листок или былинка
уродятся в знак опровержения лжи.
Смерть – ложный, неотложный шаг
к рождению юных зорь,
из пепла холода восставших,
одолевших хилый тлен и злую хворь.
Земля теперь ликует, травами владеет пламя,
зелёный шум идёт, играет кровь цветами,
а в небе распласталось светло-голубое знамя —
символ победы над коварством гиблых дней,
и отблеск солнца рябью на воде дрожит
и с каждым днём сильней
сплетается с волшебным ароматом
сирени, вишен, яблонь —
тени облаков гуляют садом
и затянуть хотят,
околдовать простором новой воли,
и жажда жизни чистой влагой заговóрит,
и вторит ликованию природы,
галкой тараторит,
что не удержишь царство буйных красок
в отражении глаз,
а дух наш и не спорит,
взлетает сойкой над раздольем в поле,
и каждый вдох как первый отродясь,
вбирает полной грудью так,
как если б жил в последний раз.

Не плачьте, небеса, не рвите душу!
Я так люблю ваш лик умытый,
столь важный и великодушный,
под пеленой вечерних облаков сокрытый.

Во влажности весеннего дыхания
среди листвы нельзя нам раствориться.
Рыданиям внемлю, слышу: слёзам покаяния
приказано намедни на землю излиться.
Ах, милые черты живительного чуда,
подарок бескорыстный – ревность безутешна
предательства по имени Иуда.
Чего там изводится, все мы грешны.

Как можно воплощать в себе две крайности:
следы порока и святости – веками вопрошают,
как можно жить без настоящей радости:
там, где одни находят счастье, – другие погибают.