Вадим Бесов - Я выбираю. Роман. Книга четвертая

«Удовольствия, секс и чернуху
Молодым мы подложим в постель.
В душах лёд, эгоизм и метель
Им моральную сварят разруху.
И девизы для них все простые:
Ты прожги годы жизни златые.

Пожилым и постарше людишкам
Справедливость положим в карман,
Всюду, скажем, глобальный обман.
Вы не верьте в правлении шишкам,
Словно рыбы наживку ухватят,
На бессмысленность жизни потратят.

Дамам, женщинам, просто девицам
Сказки слепим об их красоте.
И мужчины у вас все не те,
Не идут вашим крашеным лицам.
Женский род купим весь с потрохами,
Ложный путь обозначим деньгами.
Семьи крепкие свалятся в пропасть,
Маме нужно заняться собой,
Жизнь семейная – чушь и отстой.
К чёрту скромность, порядочность, робость.
А мужья непременно к стакану —
Благодарность Адама обману.

Псевдоволю свободой объявим,
Этой пищей накормим умы.
Поопасней бубонной чумы
Мы заразу народу предъявим,
Будут думать все так, как мы скажем,
К брату ненависть ловко развяжем.

Непотребности разные спустим,
Всем на головы выльем бадью,
А потом им назначим судью.
Ниже плинтуса люд мы опустим,
Скот загоним бичом в наше стойло —
Вот такое всем сварено пойло.

Усыпим, убаюкаем массы,
Чтоб не стало реальных свобод
И не мог баламутить народ
Этот мнимый герой из пластмассы.
Опираться директор не сможет
На людей, их завод не встревожит.

Безразличье в рабочих посеем,
Будет им на завод наплевать.
Станут люди вредить, воровать.
Мы такое состряпать сумеем
И борьбу с неуёмным героем
Информацией глупой укроем».
Потирал деловито ручонки
Мастер ловких захватов умов.
Полетит куча светлых голов
В пустоту, все растратят силёнки.
Даже страшно всё это представить,
План такой кто способен составить?

Жизнь проходит своя, не чужая.
К свету нужно глаза открывать,
Мир уверенно к Богу толкать.
Мы ж живём, сатану обожая,
Все в пороках, страстях заблудились
Мы для этого, что ли, родились?

Сами горе себе мы привозим,
Не проснуться, зевая, никак,
Словно стая безумных собак
Мы от дьявола мысли возносим,
А своё мы готовы распнуть.
Может, вера подскажет нам путь?

Дом стоял посредине поляны.
Пни вокруг от деревьев торчком,
Птицы мимо летели бочком,
Им не нравились сада бурьяны.
Сад вишнёвый спилили, убили,
А деревья в кострищах спалили.

Ноября появились седины,
Но не дали приятного цвета,
И трава, что осталась от лета,
Добавляла угрюмость картины.
Серо-белый нерадостный праздник,
Только ветер гуляет, проказник.

Дом, когда-то красивый и людный,
Облупился и выцвел от солнца,
В паутине большие оконца
Излучали от пыли свет мутный,
Очень редко окошки светились.
Шторы часто во тьме шевелились.

Лес стеной охранял эту серость,
В нём вороны ругались на дом,
Окружили участок кольцом,
Осуждая картинки нелепость.
Вспоминали пернатые вишни,
Как деревья бывали подвижны.

Из деревни соседней собаки
По-хозяйски бродили в саду,
Часто грызлись за пищу-еду,
Постоянные склоки и драки…
Им из дома бросали объедки,
Были эти обеды так редки.

Псы сновали без дела и цели,
Бытия безнадёжность рисуя,
На могиле бездумно танцуя,
Будто все на планете истлели.
Царство мёртвых напомнило это
И бесславный конец всего света.

Из трубы, что на крыше торчала,
Вился часто белёсый дымок,
Видно, жителя брал холодок.
К ночи стужа в оконце стучала,
В ноябре в этот год уж морозно —
Так зима подбиралась уж грозно.

Дом заброшен, но был обитаем,
Ещё теплилась в ком-то там жизнь.
Видно, звезды удачно сошлись.
Облик женщины был узнаваем,
Звали дома владелицу Вера —
Это ей шевелилась портьера.

Одиночество Веру сковало,
Добровольно ушла от людей
И, устав от безумных идей,
В доме старом одна проживала.
Чётко Вера и твёрдо считала:
Мир дошёл до концовки начала.

Не общалась ни с кем ни за что,
Только дети нечасто звонили,
Дом забросить, уехать просили,
Вдруг беда – не поможет никто.
Уговоры все были напрасны —
Твёрдость Веры все знали прекрасно.
Непонятно всё было, конечно.
Может, мир Веру сам оттолкнул,
Как кинжал в спину подлость воткнул,
Ведь жестокость людская извечна.
Толку было, видать, с Веры мало,
Как-то всё так нелепо совпало.

Так одна жизнь свою коротала,
Дни и ночи смотрела в окно,
Находилась как будто в кино,
Ленту прошлого в мыслях мотала.
Было женщине что вспоминать,
Не вернуть те события вспять.

Кресло, плед – таковы атрибуты.
Вера часто топила камин,
Наблюдая за сменой картин.
Убивала часы и минуты,
В окнах годы бежали, мелькали…
«Лучше люди, – ворчала, – не стали».

Посетителей было лишь двое.
Почту носит Надежда – девчушка,
Для неё Вера просто подружка,
Оптимизма дыханье младое.
Незнакома хозяйка со злостью,
Не гнала говорливую гостью.

Раз в неделю соседка по дому
Приходила проведать подружку,
Убирала её комнатушку.
Не могла гостья жить по-другому,
Звали женщину просто Любовь,
Согревала чуть Верину кровь.
Дом соседки в лесу за рекою,
Там Любовь проживала с семьёй,
С многолюдной, весёлой, большой.
Выделялась Любовь красотою,
Очень Веру соседка жалела:
День за днём Веры ясность слабела.

Почтальон доставляла газеты
И продукты по просьбе носила,
Ничего за визит не просила.
К Вере жалости чувства задеты,
Оставляла пакет на пороге
И обратно бежала к дороге.

Все газеты читала хозяйка,
Всё от корки до корки подряд,
Будто некий вершила обряд.
Журналистов изучена байка,
Знать желала, что деется в мире…
Кровь лилась в этой адской квартире.

Прочитав газетёнки, их рвала
И бросала, как мусор, в огонь.
Говорила, всё та же там вонь,
Головой безнадёжно качала:
Беспросветная тьма и погибель,
Скоро свет разменяют на прибыль.

После чтенья сидела недвижно,
Застывала надолго во тьме:
«Вся земля проживает в тюрьме…» —
Про себя бормотала неслышно.
Вера искренне горько страдала,
О судьбе всех людей рассуждала.
А с Любовью потом толковала,
Всё хотела планету спасти.
Вот куда вам такое снести?
И старушку в щеку целовала,
Успокоит с любовью ворчунью,
О людских о грехах говорунью.

Успокоится позже, замкнётся,
Снова в кресло, и плед на плечах.
Вспоминает, как мир весь зачах.
До утра Вера вряд ли очнётся,
Прошлых бед заедали печали,
Когда птицы тревожно кричали.