Вадим Бесов - ВместоЯ. Роман. Книга третья

«Ну, здравствуй, Алексеевич, любезный,
Прекрасен взгляд. Как аппетит?
Твоя душа не так болит?
И вид совсем уж не болезный,
А климат здешний ох полезный.
Я рад, приятель, за тебя!
Обнимемся, мой друг, любя,
И повод к встрече есть железный.
Наш разговор серьёзен очень,
В словах я буду строг и точен.
Присядь вот здесь, в тени от липы,
Удобно ты расположись.
Сегодня тридцать пять, кажись,
И от жары повсюду скрипы.

Не зря тебя сюда направил:
Хороший вид, природа-мать.
Здоровье стал уж ты терять,
Труды свои, мой друг, оставил.
Да, нужен отдых в нашем деле,
Не всё творить и созидать,
Планету к лучшему менять.
Твой ум остёр в здоровом теле,
Румянец, свежесть, трезвый взгляд.
Врачей и нянек здесь отряд.
Помолодел и округлился
Ты, Алексеевич, приятель,
А я об отдыхе мечтатель —
Поток работы навалился».

Так сели в тень два мужа рядом.
Был первый лыс и полноват,
Щетиной чёрною богат
И с резким неприятным взглядом.
Умом гордился, интеллектом,
Жил не без хитрости, конечно
(Материальное лишь вечно —
Таким был увлечён проектом).
Картавость – вредная сестра,
Высокий лоб и речь быстра.
Жестикуляция привычна,
В словах холодная лишь точность,
И в договорах сталь и прочность,
Но гибкость тоже не трагична.

Второй повыше, нос картошкой,
Глаза небесного оттенка,
Волос подбеленная стенка
(Седины тронули немножко).
В очах налёт неясный, мутный —
И взгляд спешит по сторонам,
И в мыслях шабаш и бедлам,
И с Богом вектор не попутный:
То смех неискренний проглянет,
То с лавки без причины встанет.
Был нездоров мужчины вид,
Хотя и крепок был сложеньем.
Бог наградил писать уменьем,
Внутри, видать, душа болит.

Успешный первый был издатель.
И Баден-Баден – место встречи.
Второго приобняв за плечи,
Был книг его всегда читатель.
И «Алексеич» по-отцовски
Он часто называл партнёра,
Роль выполняя контролёра, —
Был симбиоз настроен ловкий.
Доволен жизнью он, упитан,
С рождения хитёр, воспитан,
Дружил он искренне с деньгами —
Они ему и жизнь, и радость,
Всё остальное – чушь и слабость,
И жил не сердцем, а мозгами.

Писателя ж другие ели страсти:
Душой пытался мир постичь,
Хоть и любил деньжат «постричь»,
Но как-то мимо мчалось счастье.
Был дар ему от Бога дан —
Не ради денег шил страницы —
Легко давались небылицы,
Не главным смыслом был карман.
Мечта о славе лишь терзала,
Искал со страстью взгляды зала.
Не шла капризная девица
Никак к нему. Встревожен он.
Всегда один и тот же сон
Ему уж больше года снится.

Видны тревога и усталость,
Здоровье было, но пропало.
Всего ж хватало – и немало.
Не приносили деньги радость,
Хотелось власти и признанья,
И чтоб известность на весь мир,
Народ чтоб зачитал до дыр
Его душевные страданья.
Чтоб массы мог толкать словами,
И стал примером над главами,
И чтобы он один на свете
Идею нёс, куда идти,
И он всем выбирал пути.
В такие он попался сети…

Его чтоб книги не забыли,
Читали чтоб во всех домах,
Его лишь мысли в головах
У молодых в мозгу селились.
Стояли чтоб с его трудами
Романы, песни всех мужей —
Тех, кто словесностью своей
Страну подбадривал веками.
При жизни слава и признанье,
Аплодисменты, почитанье,
Награды, оды, восхваленье,
Улыбка власти и шлепок,
И в зале не один хлопок,
И лести сладкое сопенье.

Всё знал издатель, ведь хитёр.
Мечтания писателя известны,
Готовы были фразы лестны,
Созрели планы – ум остёр.
Получено задание от босса:
«Писателя направить куда надо».
И ждёт хорошая награда —
Скорее к выполнению вопроса.
Нашёл и слабость, и изъян:
Признанием был автор пьян.
Над автором работал разум трезвый —
И санаторий не случаен,
И воздух здесь необычаен.
«Ну, здравствуй, Алексеевич, любезный…»

Был санаторий не случаен —
Презент издателя поэту.
Задумал ловко милость эту
Адам. Был план необычаен.
Издателя Адамом называли,
Родители так первенца хотели.
При родах повитухи все вспотели,
Потом от горя хором завывали.
Такая разыгралась ночью драма —
Мать умерла с рождением Адама.
Отец сынишку невзлюбил,
Воспитывал жестоко и усердно.
«Битьё полезно и не вредно», —
И, улыбаясь, сына колотил.

Не стоит прошлое тревожить:
Там много пятен непонятных,
Речей возвышенных, невнятных.
А нам же следует продолжить.
Был Баден выбран специально,
Писателя опутать заграницей —
Считался творческой столицей
(Хватало летом лиц официальных).
Писателю назначено леченье:
На уши лестное шипенье и сопенье,
Коллеги, в премиях победы,
Не только телу процедуры —
Массажи, воды и микстуры, —
А встречи, семинары и беседы…

О чём писатель грезил и мечтал,
Адам легко изобразил,
В огонь лишь маслица подлил
(Отрывки увлечённо тот читал).
Запели иностранцы и о славе,
И об успехе речи полились —
Адама сети так плелись.
Теперь тот вырвется едва ли.
Туманил ум бомонда круг:
«Ты, Алексеич, лучший друг!
Давай-ка к нам сюда почаще,
Одно ведь дело мы вершим,
Добьёмся вместе мы вершин.
Пора тебе уж выбраться из чащи».

Под сенью этих разговоров
Рассыпалось писателя сознанье,
Исчезли суть и пониманье,
Расплылся от фальшивых взоров.
Не раз писатель представлял,
Как комитет фамилию назначил,
Весь интернет о нём судачил,
Лицо как фотовспышкам подставлял.
Известен, славен на весь свет,
И в честь него накрыт банкет.
Скорей бы мне туда, в основу,
Не только грезить и мечтать,
Пред залом гордо восклицать:
«Я бескорыстно предан слову!»

Весь в возбужденье пребывает,
С коллегами по творчеству общенья.
От встреч приятны впечатленья,
Хоть взгляды чужаков не разделяет.
Но ничего, молчит – не спорит:
«Не важно, кто о чём поёт…»
А важен творческий полёт:
«Молчание мой взлёт ускорит».
Все собеседники опрятны:
Одежда, запах, речи внятны.
Для каждого настроен путь
И план набросан для порядка.
И кем набросан – не загадка:
«Пиши, что надо! Не забудь…»