Олег Мисковец - Город двух президентов

Я пожалею, пожалеешь ты,
и пожилые пожившие люди,
всю жизнь хранившие любовь как чудо,
от старости бесполые почти,
созданья, а не человеки,
безумные маршруты при ходьбе чертя
клюками на земле, послав к чертям
собачьим оба века,
(особенно границу между ними),
не встретятся ни здесь, ни там,
чтобы сказать: «А помнишь, нам
завидовали, когда мы любили».

Глаза черны, как свеженький асфальт,
уложенный рабочими-чертями
на полотно дороги, уходящей в ад.
Движенье начато, мадам? Тогда я с Вами.
На белом черным (красной полосой
зачёркнуто наискосок) – ЛЮБОВЬ, как
населённый пункт, как место под луной,
но не для нас. Грядущая попойка
даст связь по типу той, что ждёт разведчик
с Родиной немой, иль фетишист в кустах.
А дальше? – дальше через стыд и страх.
По радио «В траве сидел кузнечик».
В багажнике лишь кочерга да пара свечек.
В зависимости кто в инспекторах.

Из Александровского сада
по направлению к реке Москва,
продавленная ветром сквозь ограду,
дорогу пересечь листва
пытается, и ей наградой —
купание под сводами моста,
Большого Каменного монстра,
дневного обладателя хвоста
автомобильной пробки. Пёстрой
лентой с юга, мимо ГАИ поста
№1, лассо вокруг Кремля
с узлом на этом перекрёстке.
Несвежей наволочкой небо ноября
плывёт, цепляя за рубиновые звёзды.
По радио о снеге говорят.

Обратный отсчёт запущен
и после ноля начнётся.
Охота неволи пуще,
но все же встречать придётся.
Шампанское будет литься,
и нам депутат расскажет
на фоне еловых листьев,
что стала держава краше,
что наш ВВП удвоен
сращением веток власти,
что втрое теперь удои,
и те, кто не с нами, – слазьте.
Ударят куранты мимо
тональности и эпохи,
и вздрогнет в порыве едином
страна, всё которой похер.

Мне надоели поезда
и их пристанища вокзалы.
Я ненавижу рельсы, шпалы,
а слово русское «езда»
своим глагольством задолбало.
Но в небе главная звезда,

и лестницей за горизонт
уходит мёрзлая дорога.
Сегодня День рожденья Бога,
а завтра день наоборот.
И поезд инвалид безногий
по расписанию придёт.

Когда ты хлопаешь глазами – ветер,
когда ты ими плачешь – водопад,
когда ты смотришь, успокоясь, – взгляд
рассеянной, чуть ироничной леди,
которую спросили невпопад
о скорости, с которой сохнут реки,
и о ветрах, что больше не шумят.

Предлагаю ничью. Соглашайся, ничью.
Без вранья, без гамбита, столицы пожара.
Потому как я, если пойду на войну,
то могу не вернуться, поскольку я старый.

Я выигрывал битвы нахрапом и враз,
раза три, после сдачи, бежал я из плена.
Ноги стёрлись по место, чем ходят, из фраз
стала очень реальна – уж всё по колено.

По коллекторам крысы бегут от воды.
(Год такой, что не вспомнить о них невозможно.)
Так о чём я? Ах да, воду гонят дожди
и удваивают на асфальте прохожих.

В Петербурге, Москве нынче много такси.
Они помнят три цвета и знают все броды.
«Ты опять без неё? Даже и не проси».
И такая напасть более полугода.

Дырой в дневное небо
в ночном висит луна.
А две недели прежде
была как грустный смайл.
Как серп была крестьянский,
как просто буква «С»,
как просто месяц ясный
из гоголевских пьес.
Из гоголевских книжек,
Диканьки вечеров,
на волю черти вышли
и разбрелись хитро.
По православным душам,
по вдовьим адресам,
По тем, кто на старушек
поднял сталь топора.
Поэт, мыслитель, лирик,
задумайся трезво,
ведь ты почти что в тире,
когда берёшь перо,
ты расставляешь сети
для одиноких душ,
а ведь читают дети,
и взрослые к тому ж.
Для первых это сказка,
а для вторых облом.
Сначала чаты, аська,
Каренина потом.
А РЖД в ответе
за график. Как никак
из детства поезд едет.
На крыше – Шапокляк.

Написать хотя бы строчку,
чтобы не соврать.
Душу в душной одиночке
чаще навещать.

Встать и отряхнуть колени,
как не раз вставал,
как учил Ульянов-Ленин:
телеграф – вокзал.

Чтоб в дыму все полустанки,
мимо паровоз.
Чтобы правда не останки —
но всегда всерьёз.

Напиваться только с теми,
кто не навредит,
кто не будет втирать в темя
русский алфавит.

Размечтаться разудало,
растворить окно,
только так, чтобы светало,
а не чтоб темно.

Чтобы птицей небо пело,
а не кар да кар,
чтобы, может, долетел он —
аферист Икар.

…что вспомнить, что забыть,
так одинаково непросто,
молчать про имя иль твердить
его, но те же звёзды
в асфальте мокром под ногами,
вода течет – мини-цунами,
и мини-жертвы – души в ней,
отплёвываясь круговертью дней,
гребут на маяки, о скалы
свои уж души в кровь саднят…
когда б тогда ты мне сказала…
когда б услышал я тебя…

Уж скоро ледолом и ледоход.
Куда-то к морю, где растают глыбы,
март и апрель, сменяясь, сплавят лёд,
чтоб кислорода в реках – каждой рыбе.

Под это дело рыбы мельтешат
и тычутся безмолвными губами,
туда, где скоро будет подышать,
и лед целуют, как бы на прощанье.

Своею чистотой предатель-лёд
даст фору и дождю, и водам талым.
Весной к нам недо-бабочка вползёт,
сама собой вошедшая в анналы.

оттого что весна не красна
оттого что по снежной каше
оттого что есть ночь но нет сна
оттого что не все что есть наше
оттого что не тот и не та
что не нам рестораны-вагоны
оттого что сейчас города
а не просто другие районы
оттого что во всём есть резон
что историю не перепишешь
что они есть и это не сон
что не слышу с утра как ты дышишь
что встречаются редкие дни
когда едкие слёзы приносят
что-то то что побольше любви
но поменьше того чего просят