Галина Болтрамун - Литературные пародии

* * *
Сравни с собой или примерь на глаз
любовь и страсть и – через боль – истому.
Так астронавт, пока летит на Марс,
захочет ближе оказаться к дому.
Но ласка та, что далека от рук,
стреляет в мозг, когда от верст опешишь,
проворней уст: ведь небосвод разлук
несокрушимей потолков убежищ.

* * *
Если, плюсы в себе исчисляя на глаз,
мало видишь, – тому не глаукома
виной и не то, что за разом – не раз;
просто оказывается: не все дома.
Но жесты те, что отбились от рук,
так стреляют в мозг – убегая, опешишь;
коли крыша тебе присудила каюк,
он несокрушимей потолков убежищ.

* * *
Заморозки на почве и облысенье леса,
небо серое цвета кровельного железа.
Выходя во двор нечётного октября,
ежась, число округляешь до «ох ты бля».
Ты не птица, чтоб улетать отсюда.
Потому что как в поисках милой всю-то
ты проехал вселенную, дальше вроде
нет страницы податься в живой природе.
Зазимуем же тут, с чёрной обложкой рядом,
проницаемой стужей снаружи, отсюда – взглядом,
за бугром в чистом поле на штабель слов
пером кириллицы наколов.

* * *
Ежишься на ветру, как лысый еж под феном;
небо цвета железа – тот еще бляха-феррум.
Замороженным вкладам выгодна четность нуля,
а нечетный октябрь как сморозит – ну ох ты бля.
Ты не щегол, но, везде огребя фунт лиха,
выезжал на кривой – заправиться у щеголихи;
ее не прельстив на всемирно-цыганском аккорде,
ехал назад куковать на своей природе.
Зазимуем тут же, под черновой обложкой,
а кому-то не тут-то было – рожки на ножки;
значит, в ритме там-тама сварганим альков,
наломав кириллицей неотопительных дров.

* * *
Всё пошло, как водится, с молотка.
Что не надо – отдано просто так.
И остались реки да облака,
да за дальней далью – Иван-дурак.

Шлёт ко мне он весточки каждый день,
только этих весточек нет грустней.
Смски щёлкают – трень да брень,
да не пишет он, как живётся с ней.

И пустынна утром моя изба,
и лежат – не тают весною льды.
Если мне Иванушка не судьба,
может, вовсе нет у меня судьбы?

* * *
Я намедни устроила аукцион,
но для стука не было молотка —
потому развеселённый мой лохотрон
не привлек Иванушку-дурака.

Ему бы – трень-брень да бах и бабах.
Он вдали фаворит промежду Цирцей,
мне же в оседлость мою на бобах
шлет смайлики из социальных сетей.

Дурака не валяю, люблю подержать
его посреди всесторонней избы.
Ну а если и Ваньку еще не валять,
значит, вовсе нет у меня судьбы.

«Бойся снов на среду и на пятницу», —
так меня учил приятель мой,
и всегда я вспоминаю пьяницу,
если сон особенно дурной.

Толкoватель снов М. М. Красильников,
как же мне не вспомнить о тебе,
убегая от убийц, насильников,
от агентов Г, простите, Б.

В аэропорт дороги заболочены,
потерялся паспорт и билет,
из подвалa двери заколочены,
в проходном дворе прохода нет.

Или нынче – с бабами-торговками
в медленно ползущем никуда
поезде, со скрипом, с остановками.
Просыпаюсь. Вроде бы среда.

«Бойся снов на среду и на пятницу,
ужасайся, голову клоня», —
говорил мне на досуге пьяница
и сделал боязливца из меня.

Нагнетатель снов Ч. П. Морфейников
тоже не замешкался сказать,
чтобы я сидел, как мышь под веником,
отправляясь нощно почивать.

И мне снится страшно интересное:
аэропорт отъехал от винта,
беспилотник – с недостюардессами,
мой близнец – казанский сирота.

Я сбежал и в дьюти-фри с торговками
так продавал, что ерзала кровать;
в дамках, мыл бюджет за распиловками
и не хотел из той среды вставать.

* * *
Тяжесть зрелой мысли – тяжесть плода,
что живёт по внутренним законам.
Вещь-в-себе, со степенью свободы,
безграничной и определённой.

Мысль и плод от века своекоштны,
но судьба их может стать расхожей:
плод зависнет бесполезной ношей,
мысль замрёт, в бездействии скукожась.

Вот тогда-то тяжесть станет в тягость,
мысль и плод свою утратят вещность,
хоть созрели в плодоносный август,
где успех природою обещан.

Яблоня с ненужными плодами
ветви клонит во дворе соседнем.
И под снег уйдёт, твердя упрямо,
что надежда – не пустые бредни.

* * *
Тяжесть зрелой мысли ждет приплода,
чтобы статься тяжестью с довеском;
а вещь-в-себе в гробу видала роды,
не успев закрыться занавеской.

Мысль и плод от века своекоштны,
поквартально – в сумме стопроцентны,
вот только пропадают ни за грош и
колбасятся и врут, что ни за центы.

А если тяжесть тягость перевесит,
что в иды приключается в июле,
то плод на ветке будет не повесой,
а висельником с контурами дули.

Поэтки нынче не вещают бредни,
как Ева подле яблони той давней;
дарит им зеленый змий из бренди
пробковый ядреный плод познаний.

* * *
Большая Родина без малой
Не то что слишком велика,
А как бы дом родной – без мамы,
Без дела – мамина рука, —
Непредставима, неконкретна,
Не столь заботлива, тепла…
Ах, малой родины примета —
Четыре жерди, два кола,
Над ними – рдяная рябина!
За ними – тропка до крыльца, —
Да, это ты, мой край родимый,
Край дедов, мамы и отца.
Отчизна, Родина, опора,
Моё спасенье в час лихой,
И во спасение которой
На смертный бой готов любой.

* * *
Большая Родина без малой
Имеет лишь один размер,
А лучше двум держаться парой —
Так скажет каждый землемер.
В отчизне малой руки мамы
Сто раз считают три кола,
Желая счислить пентаграмму,
Что, ах, судьбина не дала.
Там фермы ряжены под фирмы
И не всамделишный делец,
И всюду он – почти любимый,
Давно обкатанный трындец.
Отчизна – Родине подпора,
Но и подсиживать порой
Друг друга любят. Я помёрла б
В бою за обе, по одной.
И вот пишу с калибром пёрлы,
Чтоб не сражаться вразнобой.