Андрей Козырев - Вращение Земли. Избранные стихи

* * *

Душу жжёт всемогущий коварный огонь.
Да, мне больно. Но пламя живое не тронь!
Чем сильней я сгораю, тем ближним теплее.
Тёплый пепел мой Богу согреет ладонь.

У каждого свой Бог.
У каждого свой Суд.
Но люди из всех эпох
Судьбы на Суд несут.

У каждого свой ад.
У каждого свой рай.
Повесься иль будь распят —
Изволь, поэт, выбирай!

Осина, цикута, крест,
Отрава, петля, костёр…
Одна нам благая весть:
Не нам завершать сей спор —

Спор памяти и судьбы,
Спор ада и горних сфер…
Рабы мы иль не рабы?
Чья лучше – из сотни вер?

Уверуй, трудись, молись,
Воскресни, опять умри…
Но тянет благая высь,
Но манит огонь зари!

Мы ищем в беде побед,
Плывём по теченью спин…
У каждого – личный свет.
А мрак, он на всех – один.

Не дорожи, поэт, любовию народной,
Ведь ни одна звезда не говорит
Моим стихам, родившимся так рано,
Что голос вопиющего в пустыне
И гений, парадоксов друг извечный,
Считали пульс толпы и верили толпе.
Умолкла муза мести и печали,
Но выхожу один я на дорогу
Поэзии таинственных скорбей…
Когда бы грек увидел наши игры!
Всё перепуталось, и некому сказать:
«Как хороши, как свежи были розы»…

Бесплоден был твой нищий пыл,
Которым тешил ты гордыню,
Но я, прозрачен, шестикрыл,
Сошёл к тебе в твою пустыню.

Я снизошёл к твоим мольбам,
К избытку твоего сиротства,
И дал твоим пустым словам
Мощь собственного первородства.

Я чуть коснулся лба крылом,
Пронзив твой мозг огнём озноба,
И опаляющим огнём
В мозгу запечатлелась злоба.

Я бросил взор к тебе в глаза,
Как равный – равному, как другу, —
И в них обуглилась слеза,
И стал, пылая, видеть уголь.

Моя прозрачная рука
Коснулась губ твоих устало —
И пламя вместо языка
В гортани смертной заплясало.

Я дал тебе свои глаза,
Отдал тебе свой слух и силу —
Чтоб понял ты, что знать нельзя,
Чтоб мощь в тебе заговорила.

Ослепнув, огненным перстом
Коснулся я чела седого —
И ты издал протяжный стон,
Который обратил я в слово.

И грудь тебе я разорвал,
И злое сердце сжёг победно,
И в окровавленный провал
Вошёл незримо и бесследно.

Я страшный дар тебе принёс,
Я, вестник славы и обиды,
Я, в зрелости кровавых слёз
Убивший первенцев Египта.

…И ты восстал. И я без сил
Ушёл в огромный сумрак крови,
Струящийся меж тёмных жил,
К войне от века наготове.

Крест четырёх координат,
Не видимый обычным взглядам, —
На нём отныне ты распят,
А я – незримо плачу рядом…

Восстань, пророк, гори, живи,
Казни царей нездешней вестью,
Неся в своей слепой крови
Слепого ангела возмездья!

Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Страшной мыслью занятой.

Он имел в ночи виденье —
И, щитом закрывши грудь,
Сквозь века, сквозь поколенья
Поскакал в бессмертный путь.

Весь в крови, густой, невинной,
Хитрым ворогам назло,
По равнинам Палестины
Мчался с саблей наголо.

Неподкупный, бледный, юный,
Веря строгим небесам,
Он сжигал Джордано Бруно
И сгорал с ним рядом сам.

Чтоб народ страною правил,
Чтоб весь год цвели поля,
Штурм Бастилии возглавил,
Обезглавил короля.

Видя в небе Божьи знаки,
Алый свет издалека,
Нёсся в газовой атаке
Впереди всего полка.

Бедный, бледный, бестелесный,
Отпускал ворам грехи,
Под бомбёжками пел песни,
Декламировал стихи.

На весь мир горланил речи,
В чёрной мгле искал путей,
Строил газовые печи,
Жёг в них старцев и детей.

Звонко распевая песню,
Голову совал в петлю,
Веря, что вот-вот воскреснет
И продлит судьбу свою.

Жил на свете рыцарь бедный,
Умирал и воскресал.
Алым светом – всепобедным —
След сапог его сиял.

В диком упоенье боя,
В миг, когда он убивал,
Меч руководил рукою,
Панцирь телом управлял.

Но в тиши исповедальной,
Снизойдя во тьму времён,
Всё безмолвный, всё печальный,
Ожидал знаменья он.

Рыцарь, что же вы молчите?
Что ваш взор так хмур опять?
Славе с Болью – вашей свите —
Есть что вам о вас сказать.

Но туда, где райской дверью
Тучка рыжая горит,
Рыцарь смотрит, рыцарь верит,
Рыцарь плачет и молчит.

Или мозг устал пророчить?
Или кровь не горяча?
Рыцарь поднимать не хочет
Больше старого меча.

Слишком много в жизни дикой
Крови, боли и обид…
Только старый меч-владыка
Так же им руководит.

В начале жизни школу помню я…
Мы там терпенье в классах проходили.
Там вёл меня сквозь холод бытия
Задумчивый учитель мой, Вергилий.
Второй учитель, господин Никто,
Не уважал многоречивых споров
И вёл меня, как через решето,
В заиндевевший сумрак коридоров.

Сам воздух, серый, чистый и стальной,
Учил нас строго, меря полной мерой.
Круги экзаменов, испуганные верой,
Послушно размыкались предо мной.
Манила темнота словесных чащ…
Казалось мне, что в жизни всё в порядке,
Что мир лежит, прохладен и манящ,
Как белизна нетронутой тетрадки.

Деревья в сером небе за окном
Ветвями знаки делали всё глуше,
И засыпали беспокойным сном
Порочные, живущие в них души.
И осень к нам обратной стороной
Оборотилась – пышно и нелепо,
И высилось над пошлостью земной
Стоическое северное небо.

Сбегая в небо, словно молоко,
Плыл колокольный звон в соседнем храме,
Но весело, безбожно и легко
Смеялся рыжий гравий под ногами.
И вечность рыжей, цвета кирпича,
Мне представлялась в дворике осеннем.
По серым стенам пролетали тени,
О чём-то вечном вкрадчиво шепча.

Начало жизни… Слёзы в уголке,
Тетради всмятку, порванные книжки
И кровь на отложном воротничке
Воспитанного, чистого мальчишки…
Моя любовь, моя Гиперборея —
Вкус крови на мальчишеских губах
И давний, дикий, дерзкий, детский страх —
Ушли в Ничто, как школьники, робея.