Дмитрий Близнюк - Сад брошенных женщин. Стихи, верлибры

ты кошка – семь жизней растрачены на чепуху,
на стирку и готовку, на варку и уборку,
на боевую раскраску лица и тела,
на чуткий сон у колыбели.
мне осталось тебя так мало.
налить тебе лунного молока?
я читаю тебя, как юношеские записки шерлока,
как шпаргалки на девичьих коленях.
мне от тебя осталась шагреневая кожа,
и она с каждым годом всё меньше и тоньше,
но я не могу не желать, не стремиться.
перышко торчит из подушки,
будто лыжня из снежного спуска.
за окном блестит карамельная луна,
и я смотрю на тебя сквозь годы,
сквозь густой снегопад:
ты улыбаешься, и твои губы
кажутся запачканными кефиром
в наплыве падающих снежинок…

где заканчиваешься ты и начинаюсь я?
видела, как китайская стена упирается в море?
а куда исчезает твой мир?
серый хрусталь тишины в этих комнатах
впитал наши голоса, сохранил нас,
будто живых саламандр внутри шара
с мокрыми камнями и отрезком ручья.
сколько еще любви и жизни спрятано в этих шарах?
сколько этих волшебных шаров позади нас,
будто пузырьки бессмертия, вьются и беснуются
вдоль времени-пуповины, вне смерти?
а как ты грациозно выходила из моря —
высвобождалась из пышного платья волн,
простирающегося до самого горизонта,
сияя соблазном, разглаживая волосы…
а дальше вырисовывался величественный Рим,
и оползни голубей Google’ились на площади,
и мраморные протезы колонн
подпирали рухнувшие небеса,
и к платанам слоновьего цвета тянулась рука, и ты,
как оса, лакомилась персиковым закатом.
и зачем вспоминаю нас, тебя вне меня?
выжимаю теплую заварку из пакетика чая
на закисшие глаза слепой суки.
это странно, это приятно.
это грильяж истины, об него я и ломаю
молочные зубы воспоминаний,
чтобы взамен проросли коренные.

мы юность ели с ножа.
эти ночные рыбалки, свидания под луной,
и ты, лопоухий герой,
обжигаешься обнаженной девичьей плотью,
как горячей ухой.
лунные мальки беснуются в распущенных волосах,
стог сена скрипит и мерцает,
синеют на грядках капустины, жабьи жемчужины.
сердца – две вишни – срослись боками
клейкими, лиловыми, с гнильцой взросления.
о Господи, верни ювенальное вдохновение,
синий мир на соломенных слонах…
городок в буйных садах,
и яблочным уксусом пахнет летняя кухня —
застекленный парусник,
комариные укусы, река, река, река…
лета солнечная гильотина
облизывается золотыми лезвиями, и вы —
фигурки
из коричневой сахарной глины
над бездной голубой —
учитесь писать телом и душой,
как первоклашки – шариковой ручкой,
простые слова:
люблю, друг, прости, навсегда, никогда,
да пошла ты на.

пока ты молодой —
микрофон тишины включен,
вход свободный – иди и неси всякую чушь.
но ты меня не слушаешь…
юность, я чувствую твой взгляд:
оранжево-красную точку
лазерного прицела…

как прекрасен ее пупок.
такие изящные выемки находишь в бракованных свечах
или на стволах вишен – место, где обнажилась кость,
отмерла старая ветвь или передумала рождаться новая.
узкие джинсы – когда развешивает их на стуле —
похожи на картонные цилиндры внутри рулонов.
босоножки на высоких каблуках —
жилистые царицы-скорпионши
с выводком жал, выкрашенных черно-алым.
и главное – глаза. глаза… там всегда
мреют и плывут зеленовато-серые рассветы
инопланетные,
или угасают янтарно-жемчужные закаты
безлюдные.
таинственная планета, и жизни – разумной, хищной —
на ней нет, или она ловко прячется от меня
за границами век, за туманами и озерами.
иногда промелькнет пятнистый монстр страсти,
точно перед объективом дискавери,
но отвлекают пыльно-шелковые облака,
темное пульсирующее солнце.
ее красота отзывчива и тепла —
будто трон с подогревом.
заботливая красавица,
не трепанированная зубчатой самовлюбленностью, —
это редкость: так бриллиант в кольце
искренне переживает, если ты порезался
во время бритья. кто же ее создал, подарил мне?
все вещи в доме пахнут ароматным уютом,
и даже гладильная доска – близорукий птенец птеродактиля – смотрит на меня великодушно.
а почему бы и нет?
во мне скопилось так много любви —
как радия в закромах миролюбивого диктатора.
пора уже устроить небольшой термоядерный взрыв
семейного счастья.

любимая, дай мне таблетку
анальгина; туман туго обмотал
треугольные головы горам,
точно влажными полотенцами,
легчайшая боль неба, мелкая, незаметная,
как подъязычная кость колибри,
и виноградники разлаписто тянутся
по каркасам и шиферным заборам
карликовыми истощенными драконами
(больны осенним рахитом) —
усыпаны сладкими пыльными ягодами.
и грузчики, кряхтя и потея,
уже вносят в прозрачные чертоги воздуха
трехметровые портреты осени, забрызганные
грязью, глиной, грибными спорами,
а осень в кровавых от ягод ботфортах
с нами-статуэтками на ладонях
позирует возле ржавого лимузина
с выбитыми стеклами…

кто-то ходит внутри слова «осень»
на высоких красных каблуках —
этажом выше, пониманием выше.
останавливается возле окна, отодвигает штору
и любуется исподтишка, глядя,
как загорелые всадники листопада
гарцуют и становятся на расклешенные золотые дыбы.
а ива возле фонарного столба совсем потеряла себя
и горюет, свесив безалаберную голову,
пускает зеленые слюни на муравьев.
и так до самого позднего вечера, а потом
появится тонкая, что твое веко, луна:
учительница с родимым пятном на лице
ведет толпу звезд-второклашек
на экскурсию в город ночной.

ветка легонько бьется в окно.
равномерное постукивание вязальных спиц.
звуки сливаются в оглушительное волшебство тишины.
тишина на фоне мелкого шума,
как девушка, что вышла из моря —
она по-русалочьи ловко отряхивает волосы,
выжимает их и кладет себе на плечо, как солдат мушкет.
и я беру девушку за руку (доверчивая и нежная)
и иду вместе с ней по парку, усыпанному звуками
(шапка мономаха тишины утопает
в драгоценных каменьях).
монета падает на асфальт,
воздух царапает чирх зажженной спички,
и где-то вдалеке позвякивают кастаньеты трамвая.
слепой человек на скамейке причмокивает губами.
его глаза-улитки ввалились внутрь, а рядом с ним
терпеливо сидит женщина, прямая и плоская,
как дева на иконе, и держит его за руку.
и сосны неподвижны в небесах, точно скалы.
так тихо, что слышен
скрип крошечных челюстей белок на соснах.
тишина – это дорога из другого мира.
фундаментальная стезя богов, проложенная через
музицирующий бедлам человечества.
в тишине мы зрим вечную сюрреальную толчею
и шествие слоновьих идей, образов, призраков.
отодвинь бахромчатую ковбойскую завесу ноября
и прислушайся к тишине…
это всё, что останется от тебя.