Виктор Ширали - Сопротивление (сборник)

Что же был Нестеровский?
Пиита отвратный на вид.
Мы его не любили.
Чего теперь плакать, попятно?
Только смерть всех выводит
в Соборность,
И каждый свое в Нем поет.
И на ликах уже не заметны циррозные пятна.
До свиданья, Товарищ!
Мы встретимся в лучшем раю.

Друг мой Левин!
Как покинешь эту будку,
Купишь где-нибудь в Орли
Стоянку
Каравелл
Или каких других придется,
Вспомнишь ли, как о причал Смоленка бьется?

Друг мой Левин!
Говорю тебе не в шутку –
Эту проклятую кинешь на минутку,
А потом она галерой – в Лету.
Друг мой Левин,
Но другой у нас и нету.

Поясняю:
Эта родина-галера
Нам дается для труда –
Не для побега.
Повторяю:
Эта родина – занятье

Кровное
Мозолей
И проклятий.

Значит,
На сегодня так мы скажем:
Раб,
Правитель,
Пра́витель
Да каждый,
Кто ведет
И ведает кормило.
Главное, чтоб рабство не кормило.

Впрочем,
Интеграция всесильна.
Я ж умею только там,
Где больно.
Я умею
Только там,
Где светит.
А в другой меня и не повесят.

Вечо́р осень.
А сегодня вот покрыло
Снегом,
Что октябрь на землю скинул.

Вот тебе пейзажно рисованье:
Снег лежачий,
След кошачий,
Настроенье
Выпить пива,
Вставши в очередь у будки.
Что за рожи на Смоленке –
Незабудки!

Объясни попробуй там, в Париже,
«Пиво», «будка».
Примечают пусть пониже
Основного
Полагающего
Текста.
Дикси, Левин!
Пусть тебе не будет пусто!

Впрочем,
Дай еще поговорить на волю.
Вот еще пейзаж тебе рисую в долю:
Город утренний,
Чуть снежный,
Чуть заспатый,
Судя по движенью –
Чуть покатый,
Ибо катится в заводы и в конторы.
Утро, значит.

Толкотня, заторы.
Странно все по утру, как-то зыбко.
Вверх по эскалатору
Студентка
Держит поручень ладонью узкой.
Что-то треплет, чаровашка, по-французски.
Интересно, как у ней с ногами.

То-то, Левин,
Родина
нагрянет!

Мы еще будем молоды, друзья.
Мы старость пожили.
Нас младость не минует.
Страна впечатывает,
Говорю, целует.
Иначе не умеет
И нельзя.

Мы еще будем молоды, друзья.
Мы годы прожили
С насупленными лбами.
Нам надо радость набирать с годами
И проклятым
Без радости
Нельзя

Не утверждаю, что наступит год,
Когда нас славой и добром помянут.
Не утверждаю,
Но твержу:
Вперед.
Устали мы,
Стихи не перестанут.

Мы еще будем молоды, друзья…

Ну что же, все брошены в ноги тебе Гекатомбы.
Следи же мой крест, прорастающий в крест из меня.
Следи мое сердце,
Отросшее в губы и скорби.
И скорбью тебе не пеняю,
И смертью не буду пенять.
Живи, животинка.
Ты выпала мастью поэту.
Соринкою в глаз –
Век бы плакать,
Да вот не пришлось.
Да вот ни поэта, ни слез его нету.
И – пшла, продолжайся.
И – пшла,
Понеслась.
Понеслось.

Читатель мой, пока я пустотел,
А значит, что могу найти досуга
Поговорить с тобой – поговорим.
Заметь, что лишь в часы досуга
Находим время мы любить друг друга…
Так я тебя любить сегодня захотел.
Пойми меня пока я пустотел.

Прости меня, когда тебя ввергаю
В мой мир, в мои стихи.
Когда я твой Вергилий.
(Но сам избавь души своей.
Я в ней не разберусь, мне и не надо.
Достаточно с меня и собственного ада.)

Пойдем, читатель мой. Тропой ассоциаций
Скользя. Срываясь в крик.
Ты упустил тот миг, когда ты мог остаться.
И вот теперь прирос к скале. Приник.
Пойдем, мой экскурсант.

Длинноногие девочки
Окрыляют наш путь,
Эти строки,
А также
И платим по таксе
Кровяными тельцами.
Господь, не забудь,
Когда будешь Весы на поэта натаскивать.
Боже правый!
Давай разберемся вконец
Кто ты мне:
Прокурор,
Поднадзор,
Адвокатор,
Сад,
Садомник,
Садист
За садовой работой,
Зло к добру прививающий,
К сердцу – свинец.

Остановиться.
Оглянуться.
Осклабиться.

Оторопеть.
О свой последний труп споткнуться.
Лягнуть
И походя отпеть.
И, оторвавшись от погони,
На вонь,
На вой,
На грай –
Ату!
Жрать передых.
Гонец.
Огарок.
Глядишь, дотеплишь до утра.

Одним стихом грехи перетяну.
Но мне и Божьего и всякого бояться
Уже и тем,
Затем и потому,
Что есть за что
И чем есть оправдаться.
Подохну,
Богу труп свой протяну.
– Труп – в прах.
А где бессмертная? – услышу.
Развеселюсь в улыбке:
– Извини.
Всю выработал.
Вся при жизни вышла.

Тогда я подошел к окну. Отдернул штору.
Ну вот и утро, господа. Пора и в пору.
Ну вот и утро, господа. Тушите свечи.
– А ночь была?
– Она легла на наши плечи.

Разъезжались.
Плечи тушили мехами.
– Княгиню Потоцкую к подъезду!
– Княгиня, позвольте, я с Вами?

Скоро утренний город
Был сер и глубок под мостами,
На которых наш цокот
Раскололся
И падал…
Мы уже проскакали.
Падал в сонную реку,
где чайки лежали, как утки…
Но какое нам дело до этого скорого утра,
Если в нас еще пенились,
Переливались бокалы.

Мы две речи.
Две ночи.
Обжигая друг друга боками,
Гремели, скакали.
И какое нам дело – Ленинград?
(Петербург?) спозаранку…
Шереметьевский дом дребезжал, когда мы
по Фонтанке,
По городу.
Своему или вражьему стану?
И летела за нами удила перегрызшая Анна
И те кони, которых на мосту насиловал кто-то,
Убегали позора, и века, и света, и Клодта!

Наливался над городом флаг горсовета…
И всего-то нас семеро.

Табунок – золотые копыта.

Проскакали. Отцокали…

Наливался над городом флаг горсовета.
Протрубил над Невой Петропавловский шпиль.
Занималося утро и гнало по ветру
Стаи желтых, спросонья неприбранных лиц.
Принимай эту жесткую, желчную пору.
Пей венозную кровь напряженной Невы.
Проскакали. Отцокали…
Подбирайте подковы.
Будьте счастливы,
сколько умеете Вы…