Арон Липовецкий - Ритуал. Книга стихов

Лето только пережить
и в демисезонной стае
над горами, над крестами,
над волнами покружить.

Праздник только пережить,
чтоб в задорном ритуале
не сожгли, не затоптали.
Над волнами покружить.

Вечность только пережить,
погасить долги оболом
и на том пути веселом
над волнами покружить

Я был равнодушным стаканом с водой,
и стрелку часов я пустил на постой
с мазутной ее тишиною парной.
Нас гнал маховик непреклонной резьбой.
Лишь смазанный клапан остался собой,
лелеял он липкую нежность губой,
коньки целовавшей студеной зимой.

Тепло уходит из-под одеяла.
Холодный пол, горячий чай, в окно
неяркий свет, колючее сукно.
Врасплох и это утро нас застало.
Но каждое движенье разрушало
молчание. Уже обречено
беспечным гулом улиц стать оно,
бумажным шорохом и скрежетом вокзала.
День проживу, как будто в забытьи,
знакомый ритуал исполню строго.
Вдохну, коснусь, глотну на полпути
тревоги, сплетен, солнечного сока.
Торопит, ждет, но вовсе без предлога
я встану вдруг, очнувшись посреди.

1.

Небьющееся стекло
Огнеупорная бумага
Каменное литье
Аморфный металл

2.

Черный свет
Сжатая информация
Искривленное пространство

3.

Уплотненное время
Нечёткая логика
Смертная душа
Неопалимая купина

И появляется совсем иное, замшелое кривое
совершенство, пронизанное холодом, —
отброшенный мне камень. Его земное
в земле и небо принимает он на плечи.

Что если серый камень – слепок усмешки
и распрямляет губы ждущему в овраге
посредством ветра, времени и влаги?
Такие скульпторы не терпят спешки.

купить стадион
вместе с потом борьбы
гулом надежд
и рокотом триумфа

перекрыть входы и выходы
отключить прожекторы

ухаживать за морковью и редиской
у кромки поля
немного
на салат зимой

прятать в лабиринте трибун
любимые предметы
и забывать о них

прослушивать
отголоски шумов толпы
в бетонных заусенцах
недоумевая о чем это они

засыпать где попало
и просыпаться каждый раз
в другое время,
другого возраста
или роста и веса

по стуку и резонансу
под звездным небом
определять свое место
в армированной паутине

прятаться от дождя
натыкаться по запаху озона
на свои забытые тайники

стоять на солнце посреди арены
под вопли трибун:
– свободу ему! Свободу

Ты, что вывел нас из Египта
эту чашу пить, магендовид несть,
не лукавь, не бзди, скажи:
– Б-г-то есть?
Отвечает морзянкой сердца:
– бог весть, бог весть…

Подкидыш-мир сотворен Словом.
И было насилие в начале,
и было слово Беглец
и несло гены
беспризорной свободы.
Хромосомами повторяется
фрактальная аксиоматика
страсти и проникновения.
Снова и снова
слово творения
утверждает
пенетральное превосходство
сотворения света и звука
над хаосом и умолчанием,
которые утратили
девственные имена
бездны и безмолвия.
Тварное и Умолчанное,
которое хранит в памяти
в слабых токах силовых полей
вибрации, названные унижением.
Голос и исчезающее эхо,
свет и тени рельефа,
тяжесть и холод,
касание и дрожь,
удушье и горечь.

Не ребром, а костью пениса
создана Дама сердца, Муза,
кукла в кудрях, самка феникса,
«эта дрянь», эти алчные узы.
Отвали, исчезни, заткнись, родная,
вой и рык в простынях сминая.

Земледелец, тот, кто поделил землю,
сказал – это мое и всё, что на этом, моё,
ведь это дело рук моего я.
Первый земледелец орал твердь земли,
и назвал своим кусок земли,
политой потом лица своего.
Возложил аграрий на жертвенник Тому
плоды возделанного,
которые сторожил он,
пока земля растила их.
Но не принял Тот жертву:
со своего надела она,
со своего отдельного, убереженного.
И звался первый арий-пахарь Каином,
тем, кто брату своему не сторож.
А был он первым плодом
с древа человеческого от Адама и Хавы
И растворилось дело каиново в людях,
возделывают и оберегают своё,
пашут и сеют, сторожат и собирают
свое. И нет сил сторожить ближнего.
А что его сторожить? Сам такой.
Каиновым ариевым уделом и живы,
трудами рук своих сыты,
из рода в род, из века в век
наследуют и множат
по образу Того и подобию.

На картах Гугла
я нашел спутниковое фото
села, бывшего местечка,
где жила отцовская семья.
Увеличивая зум, можно увидеть
крыши домов, дворы,
огороды, даже заборы.
Но уже нет там того дома,
куда занесли перед смертью
моего деда,
избитого погромщиками.
Гугл еще не умеет
увеличивать резолюцию времени.
Не найти и того плетня,
где «перекликнулось эхо с подпаском»,
у которого присел по нужде
семилетний мальчик.
Не услышать, как у самого его горла
свистнула казацкая сабля.
То ли камень на дороге чуть качнул коня,
то ли пьяный парубок
замешкался с ударом:
– Уу, жидёнок, – дыхнул перегаром.
И мой будущий папа
остался жив.
Гугл еще не умеет передавать
шумы, отголоски, запахи.
Всматриваюсь в село
на месте бывшего штетла,
различаю мельчайшие детали.
Гугл еще не повышает
резолюции памяти.
Пытаюсь угадать,
где был их дом,
в том местечке,
которое спас мой дед
жертвоприношением
самого себя.
Где его старший сын Хаим
набирал воду в реке
выше по течению.
По каким улицам села
развозил ее,
зарабатывал на ужин.
У Гугла нет
спутниковых снимков
причин и следствий.

1.

И вдруг оказываешься в чужом дому,
с чужою женщиной,
среди чужих вещей
и с памятью о годах,
что прожиты вне смыслов, вне значений.
Тогда не быть и быть – все ни к чему,
тогда свобода не нужна уму,
и весь словарь становится ничей —
ненужным правилом беспомощных общений.
Не хочется ни говорить, ни действовать.
Игра обнажена
и прежней веры ей уже не будет.
Становится так холодно и ясно:
так вот взамен чего…