Арон Липовецкий - Уроки живописи. Эхо. Стихи и переводы

Ни силок, ни гончая, ни стрела.
Стрекнут ли чуткие уши, дрогнут ли ноздри?
Беги, заяц, беги.

Свора преданных шустрых иголок
Вопьется, шнырнет вниз вверх,
Извлечет по стежку на гладь гобелена,
На его бархатистый бок,
На щетину его щеки,
Выставит все на робком свету:
До колоска, до мятежного волоса,
До раскосого жеста зрачков прищуренных.

Ни рожок, ни лай, ни гон, ни звон стремян.
О чем наивном бесстрашно задумался ты?
Беги, заяц, беги.

Стайкой пугливых мазков
Прослезится лютая кисть,
Золотом оттенит надменность,
Отвлечет прозрачной вуалью,
Соблазнит переливами перстней.
Будто не о тебе барабанят
Беспокойные пальцы
По резному подлокотнику со львом.

Ни сивушный дух, ни каминный чад, ни гарь кострища.
Брось позировать безмятежно: волосок к волоску.
Беги, заяц, беги.

Первый талый снежок предаст.
На мокром стволе ели заваленой оскользнешь.
К прелой листве подмешается твой дурман —
Ошалевшие псы на приманке повиснут.
Полусонной ватагой, кодлой с дрекольем,
Почесываясь, потягиваясь, зевая,
Вовсе не за тобой
Смерть твоя выйдет
К рассветной опушке лениво.
Заденет тебя ненароком.

Ни сеть у седла, ни клинок, ни соколиный желток,
Ни силок, ни гончая, ни стрела
Отступать не умеют.
Ни игла, ни кисть, ни глаз скучающий
Не упустят тебя, если ты не прянешь стремглав.
Беги, заяц, беги.

Север, север, двойные рамы, светлые ночи
и затянувшийся на долгий взгляд рассвет.
В окнах при желтом вздохе еще бормочет
под растворимый кофе невыспавшийся поэт.

Смиренный викинг, где дальний обшлаг залива,
из-под Москвы татары, под боком стоит пруссак.
Только вверх глазеть да уповать болтливо
на лестницу в небо, с чашкой, в одних трусах.

Прошлое настоялось и выстояло настоящим,
разлито по парадным мерцанием на просвет.
Что тебе здесь? Ты не впередсмотрящий,
так пригуби, поежься, облокотись в ответ.

Сырые стоны по борту, небеса в канавке,
морошный гул от верфи сукровицей подвоха
растеклись по венам дворов, где ожиданья навык
передается эстафетной палочкой Коха.

Этот ключ разошелся с дверью уже с полсотни лет.
Ни двери, ни дома, ни города больше нет.
И страна, кажись, разошлась на племя.
Что ему? Выжидает, как его закалило время.
Он посматривает с холодком одним глазком,
о, как жарки будут соитья с родным сундуком!

Перемигивался со скважинами самородок
увесистый, леденил ладони, с запахами теней
болтался по связкам, валялся среди белья,
простыней, нижних юбок, косовороток.
А дама на фото строга. Не думай о ней,
обычная дама: папенька, пансион, семья.

Рисовать на небритой руке,
на небритой щеке,
рисовать до пришествия бритвы,
до щекотки ветров в рукаве
до скончания тока в розетке.
По канве первой капли в пипетке
кисти, клюва перед вспорхом
под свод золотой.
Остальное – отстой.
Сам без спроса стоял босой
на столпе на одной ноге.

– Мы разминулись, где ты сейчас?
– Иди прямо по коридору до развилки,
комната NN. Ждем, это твое время.
– Бегу, – иду быстрым шагом,
не замечая встречных, обгоняю и уступаю.
Коридоры двоятся, сливаются,
упираются в запасной выход.

– Да ты что? – раскаленно шепчет телефон.
– Это нужно только тебе! У тебя
секунд десять, не больше.

Понимаю, что опоздал.
Погружаюсь в апатию, иду по коридору
и мне снова попадается выход на балкон.
Из тихого садика на теплом воздухе
сверху виден город в сторону моря.
И поодаль за темными полосками лодок
в мареве проступает силуэт Везувия.
Вечер становится волшебным.

В последнем своем письме
ты неодобрительно отзываешься
о Грюневальде и Босхе.
Их римские легионеры в
евангельских сюжетах похожи
на средневековых ландскнехтов.
Размышляя об этом,
я вдруг представил себе
картину советского художника,
где хитроватые партийцы
изображают обремененность властью
за спиной у всегда готовых
розовощеких милиционеров,
понукающих изнуренного Иисуса
тащить свой крест на Голгофу.

На репродукции был город
весь во флагах и лозунгах
с надписями «2 х 2 = 5».
А по улице бежал парень
с флагом «2 х 2 = 4»,
его нагоняла санитарная машина.
Мы постебались, поржали,
кто-то выпросил картинку себе
и мы разошлись.

По дороге я вспомнил город
перед ноябрьскими
с голыми деревьями и моросью в воздухе.
На отсыревшие стенах домов
огромные портреты вождей
Повсюду билборды с
порядковом номером годовщины,
призывы «всемерно крепить».
Обычно уже была истрачена
премия за третий квартал.
Стояли очереди
за выброшенными
к празднику продуктами.
В это время мимо
пронеслась с сиреной
санитарная машина.
На мгновение я решил,
что это за мной.

осторожно наступаю на доску
косо уходящую в воду
поскальзываюсь и отдергиваю ногу
она на весу
балансирую на одной ноге
полуприсев и раскинув руки
держу шаткое равновесие
ни здесь ни там