Сергей Берсенев - Муравейник

Мой дед не брал с Егоровым рейхстаг,
не бил врага в окопах Сталинграда.
Победы май его в плену застал —
будь счастлив возвращению до хаты!

Будь счастлив, что вообще остался жив,
четырежды познав мираж побега…
Не предавал, сдаваясь? Докажи!
Чтоб дома посчитали человеком…

А кое-кто пророчил всем Сибирь —
мол, даже не пытайтесь Богом клясться!
Молчи, солдат, в две дырочки сопи —
вот-вот освободят американцы…

Он молча улыбался им в ответ…
Как будто даже в чём-то соглашался…
Откуда на Россию столько бед?
И эти лезут в душу, манят шансом…

Уже, по слухам, строится стена…
Народы тут причём? Решили свыше…
Зачем ему свободная страна,
где матерного слова не услышит?

Где беглые изгои, как в раю,
живут и, словно янки, скалят зубы…
Он вспомнил мать, любимую свою…
И то, что может быть по-русски грубым!

Мой дед не брал с Егоровым рейхстаг…
Такая правда вызрела сякая…
Расставили героев по местам
Берлин и город Шумана Цвиккау.

В том году я выпал из обоймы.
Помню – в первых числах сентября…
Хвост жар-птицы не был ещё пойман,
и болтался, как оболтус, я.

Без надежды связей мало-мальских…
Изучал расположенье звёзд.
Но читалось: «Даже не пытайся
задавать немыслимый вопрос!»

Огорченье не проникло в душу
ржавым, исковерканным гвоздём…
Я топил остаток грусти в лужах,
думал о насущном, о простом.

Осень мне казалась тихой-тихой…
Будто – перед чем-то роковым.
Кто бы знал – какое входит лихо,
и – какое горе вслед за ним!

Сны обычно крепче на рассвете…
И светлее… Люди любят фей.
А в окно тревожно бился ветер:
«Просыпайтесь, милые, скорей!»

Город вздрогнул, словно от испуга,
вытаращил окнами глаза?!!!
Разве дом построили из пуха?
Почему – из вечного нельзя?

Почему за жуткое мгновенье
в сны ворвались диверсанты тьмы?
И взметнулись вверх немые тени
к небу, где окажемся все мы.

И накрыло чувства человека,
ищущего свой последний шанс,
как цунами, смерти злое эхо,
на осколки мелкие крошась.

То, что гневно сравнивал с занозой
отодвинулось на задний план.
И с арго смешал стихи и прозу:
был тогда Господь в корягу пьян.
Мы, в быту погрязшие соседи,
откупорили замки скорлуп.
Что дороже есть всего на свете?
Жизнь! На годы Боже скуп!

И шофёр, и лекарь, и артистка,
да и я – товарищ вне труда —
записались сходу в атеисты,
чтобы ОН спустился к нам сюда!

Чтоб в НЕГО опять я смог поверить,
укрывая одеялом дочь.
Мы иного посула хотели!
Не того, что вычернила ночь!

Шли старушки смело в часовые,
отпахавши смены, мужики
на судьбу в подъездах мрачно выли,
но, хлебнув, утюжили круги.

Бывшие враги ценили дружбу
больше, чем «зелёные» рубли,
разделив по-братски щедрый ужин,
что из дома жёны принесли.

Острый взгляд исследовал коробки,
солнечным лучом смотрел в подвал:
где-то был у Сатаны короткий
перед преступлением привал.

И пока рабочий и учитель,
безработный и пенсионер
бдят свою священную обитель,
нет пути убожеству из шхер!

Я забыл о том, что мир наш – дебри,
получив на многое ответ.