Михаил Лубянский - Прощай, страна чудес

– Они как цыганки, – заметил Казюков. Мы опять шли с ним локоть к локтю.

Однако местные женщины, в отличие от цыганок, имели обычай носить поклажу на голове, придерживая её рукой. Это был или кувшин с каким-нибудь содержимым, или небольшая корзинка с кладью.

На широком дворе, на плацу дивизии, собралось несколь- ко сотен человек прибывшего пополнения. Отдельной кучкой стояли так называемые покупатели – офицеры из полков и батальонов дивизии. Они деловито листали личные дела солдат. Солдаты томились ожиданием. К середине дня стало жарко.

Старший лейтенант с эмблемами танкиста в петлицах старался отобрать себе парней, которые успели поработать до призыва в армию, имея дело с металлом и машинами. Ему удалось набрать около сотни человек. Сложив в портфель личные дела этих солдат, офицер повёл их к окраине города.

Группа шла по вымощенной гладким булыжником тенистой улице. По обе стороны от неё скрывались в садах одноэтажные дома, рядом с которыми виднелись круглые глиняные печи. Кроны деревьев срослись над проезжей частью, образуя арку.

Эта зелёная арка была перевита гроздьями спелого винограда. Солдатам, никогда не видевшим такой роскоши, казалось, что они входят в райские ворота.

За крайними домами открылся пустырь, а за ним – сложенные из серого камня казармы войсковой части. Военный городок был огорожен деревянными кольями с редкой колючей проволокой. Ограда выглядела несолидно, разве что от пасущейся неподалёку скотины.

Солдат остановили перед штабом части. Они сняли с плеч вещмешки и сбросили бушлаты. Теперь можно было отдохнуть, сидя на сухой траве.

– Куда это нас привели? – заинтересовался Казюков. Мы снова оказались рядом. Словно невидимая рука судьбы держала нас в одной связке.

– Это танкосамоходный полк, – объяснил нам один солдат из числа здешних.

– Отлично! – обрадовались мы. – Значит, станем танкистами!

– Чему вы радуетесь? Вы попали в край, где один смеётся, а девяносто девять плачут.

– Ну зачем же так мрачно, дорогой товарищ? Как-нибудь проживём, не пропадём.

Новоприбывшим было объявлено, что сегодня они получат всё новое, от сапог до головного убора. А сначала их заново остригут и помоют в бане.

Узнав эту новость, к новичкам со своим интересом начали подходить солдаты полка. Один из них обратился ко мне:

– Давай обменяемся сапогами. У тебя они ещё крепкие, а мои разваливаются. Вам всё равно выдадут новое обмундирование.

Действительно, у наших сапог за почти пять месяцев даже каблуки не стесались. Мы ходили всё по траве и по грунтовым дорогам. А у этого солдата подошвы сапог были вздуты, как ломти колбасы, когда её сварят в кипятке. Это от масла и горючего, с которыми имеют дело танкисты. И бетонный плац съедает резиновые подметки, как крупнозернистый наждак. Сапогам трудно выдержать положенный срок.

Я снял свои кирзачи и отдал солдату, а сам обулся в его разболтанные. И многие наши поступили так же. Зачем пропадать добру?

Нас одели во всё новое. Пилотки у нас отобрали и выдали зимние шапки, хотя днём в них было ещё жарковато.

Над болотами предгорья низко летали самолёты и посыпали кустарник белым порошком. Так велась борьба с малярийными комарами.

Нам сделали уколы, от которых мы два дня ходили понурые, как после сильного похмелья. Потом это прошло.

Назначенный командиром роты карантина капитан Басов, высокий и подтянутый, обходя строй, заметил:

– У некоторых из вас я вижу на гимнастёрках значки с белым голубем. Голубков снимите! Это символ мира, а мы с вами собраны здесь не для мира, а для войны. И значки, которые с целины, тоже снимите.

Носители целинных значков зароптали:

– Как же так? Это наши наградные. Почётная награда за труд.

– Ладно, – уступил капитан. – Эти можете носить.

В полуденный час перед казармой, на посыпанной мелкой морской ракушкой площадке собрались подразделения, вернувшиеся из машинного парка и из других мест.

Стоял ослепительно яркий и по-летнему тёплый день. Заходить в казарму никому не хотелось. Солдаты теснились кучками, ожидая сигнала на обед.

Кто-то вынес на улицу две пары боксёрских перчаток. Два «старичка» надели их и вступили в поединок.

Они наносили друг другу удары вполне профессионально. Скоро один из них стал сдавать и отступать. Публика начала скандировать в его поддержку:

– Малазония! Малазония!

Малазония взбодрился и в свою очередь стал теснить своего соперника.

Теперь зрители стали подбадривать того, кто оказался слабее:

– Киласония! Киласония!

Раунд окончился вничью. Боксёры сняли перчатки и пожали друг другу руку. Иначе не могло и быть. Они оба были членами одного танкового экипажа, азартные кавказские парни.

Нет, неправ был солдат, утверждавший, что здесь царит сплошной дух уныния. Наоборот, здешний народ был настроен очень бодро.

Щедрое иранское солнце высоко стояло над миром, насылая волны света и тепла и на нашу землю. Оно осязаемо льнуло к людям, согревая тело сквозь гимнастёрку.

Горнист протрубил сигнал на обед. Роты построились и зашагали к полковой столовой.

Чтобы обучить молодое пополнение военным наукам, к нам в карантин назначали командирами взводов сержантов из числа старослужащих, вступивших в свой последний, третий год службы. Но почему-то эти сержанты у нас долго не заживались. Их быстро отзывали и заменяли другими. В этом отношении почему-то особенно не везло первому взводу.

Был у нас сначала сержант Шапкин, а вскоре его сменил сержант Хмелевский. Но и его быстро отозвали обратно.

Дня через два солдаты первого взвода подошли к Хмелевскому и тоном обиженных детей заговорили:

– Как жалко, товарищ сержант, что вы от нас так скоро ушли! Тот ответил:

– Эх, ребята! Потому-то меня от вас и ушли, что я не умею кричать на людей!

Капитан Басов объявил перед строем:

– Внимание, первый взвод! Вот ваш новый командир – старший сержант Бежан!

Военная форма всех уравнивает и делает одинаковыми. Но это только на первый взгляд. Там, под военной формой, каждый остается человеком со своим лицом и характером. Со своей собственной судьбой, наконец.

Новый командир взвода был среднего роста, плотен и широкоплеч. Его голову, пожалуй, слишком большую для его туловища, украшали короткие тёмные волосы, зачёсанные назад. А его круглое лицо с устойчивым южным загаром оживляли выразительные карие глаза.

Вскоре все узнали, что родом Бежан из Молдавии.

Ровно в шесть часов утра по местному времени, когда московское радио ещё молчало, потому что в столице было только пять утра, дневальный громко крикнул:

– Рота, подъём!

По казарме пронесся шум, напоминающий громкий шелест. Солдаты вскакивали с коек и торопливо одевались. Любители поспать подольше, ещё не отвыкшие от дома, тянулись и портили общую картину. Бежан строгим голосом подгонял нерадивых: