Михаил Гиршовский - Профессия – Человек

Играл-не отыгрался-проиграл —
неумный-умный – воля, долг и крест —
трава и пыль и русский вдрызг язык.

Трава и пыль и русский вдрызг язык —
мой первый перекресток. На углу
журчала в сток вода. Царица луж
обильного дождя, и напрямик

бурлящая вода и мусор – в крик! —
булыжной мостовой, пугая слух,
не слышавший ни разу как бьет ключ,
ручьями ливней наполняя вмиг

царицу луж, где мы учились вплавь,
когда не посуху. Дружок, сопляк,
ты очень взрослый, таким сразу стал.

Трамвайный ров мне в пятьдесят шестом
окоп, противотанковый заслон.
И пыль Отечества вгорает как напалм.

И пыль Отечества вгорает как напалм,
когда полчеловека пьяно бьет
крючком из пятерни по культям ног,
а это он рассказывает нам
как будто он вчера чинил сапог.
Наш дядя Петя вечно пьет и врет,
но есть на свете тайна наших мам,
что нашему кварталу Богом дан
сапожник дядя Петя. Он один
пришел из класса, где учился сын
неважно чей. Мальчишка перерос
длиной пол-воина из-под Москвы
и слушает его, и все свои
болят старухи, дороги до слез.

Болят старухи, дороги до слез
последние шаги тогда живых,
их палочки стучали тихо-тихо
по нашим классикам. Кто их унес?

Да нет, тогда еще такой вопрос
не возникал, свою судьбу мы в них
не видели. Футбольная шумиха
с утра до ночи, оставляли пост
в воротах или линии атак
для пообедать, в школу или так
куда-нибудь, чтобы куда-нибудь скорей.

Ну да, чтобы скорей, скорее всё. на, —
так случилось, мало? Пока всё —
ненужные морщины матерей.

Ненужные морщины матерей
убоги, отвратительны, точны
как совесть. Негр! не соберешь костей.

И что смотреть полуслепые сны
про то как первый в жизни лицедей
с фамильными ухватками шпаны
крошит на сцене вежливых проныр —
всё сплошь в кудрях от авторских затей.

Идут пешком, в улыбках холодок
нестрашных мыслей, пережитых впрок,
идут поодиночке на костер.
Сгорят, и неспалима купина,
и мною неотмаяна вина:
я – этот негр, ответственность – за все.

Я этот негр. ответственность – за все
несет Создатель, виноват творец,
затейливый зловещий режиссер.
Как бы не так! Не верю, что ты есть.
О твердой власти память сохранит
сознание веками бритых лбов
На слом бараки вечных пирамид
и мавзолеи, просто склад гробов.

Быть виноватой страшно наотрез
убогой совести, лишь тычется
наивный и нелепый интерес
куда ни попадя, едва будя
сознание. Вина фактически
лежит на мне. Я сам себе судья.

Лежит на мне «я сам себе судья»,
а я к себе всегда чертовски добр,
да и за что мне злиться на себя?
Я же прохожий, а не прокурор,
и я люблю прохожего себя —
хоть что он натвори, все вздор
(то важен и надут, то, нестерпя
в партер хихикнет гаденько позер).

Нечистоплотен, лжив. – не может быть,
а впрочем, ну – я знаю, это так.

Обрывки масок, щепки костылей
всегда мешали и мешают жить —
и кто упрям и прям, и тем, кто лжив,
и никакой не русский я, – еврей.

По человечьей крови на гвоздях
учи цвета знамен: течет, текла,
засохла, струп отсох, заржавела
и – черные лохмотья мяса. Так.

В глаз попадает солнечный пустяк,
глаз ослеплен, не замечает зла,
по ветру развевается зола,
по ветру развевают рыжий прах,

и все сначала – солнце, море, свет,
и можно жить и не искать ответ
и думать, что здесь все само собой.

Ласкаясь, черт возьми! боясь и льстя,
упругой, выгнутой спиной блестя,
волна – тюлень играет со скалой.

Волна-тюлень, играя со скалой,
разбилась вдребезги, и рухнул снег —
щелчок бича, услышанный спиной,
косого разговора оклик: «негр».

Разорван комплекс в старушачий визг,
степной простор среди трамвайных шпал,
трава и пыль и русский вдрызг язык,
и пыль Отечества вгорает как напалм,

болят старухи, дороги до слез
ненужные морщины матерей.
Я – этот негр, ответственность за все
лежит на мне. Я сам себе судья.
И никакой не русский я – еврей
по человечьей крови на гвоздях.

на дороге прямо к богу
встречу женщину и вздрогну
нет пути в заносах снежных
деру дать от мыслей нежных
за столом опять сидят
он, она и ейный брат
братнин взгляд слегка тревожит… —
атеист! слепец! безбожник!
вспряну, дернувшись со сна,
не опасно – не она

Я рождался. Земля – гироскоп,
голубой от бездонного неба,
норовила с орбиты вбок —
хоть куда, где её ещё не было.

Наступила как площадь Земля —
мокрый снег по асфальту растоптан,
здесь, шагами по зеркалу, хлябь
разнесли, словно жизненный опыт.

Расплывается Мир за слезой
в изумлённом мерцании радуг,
лица в пятнах от солнца.
Стой.
Спектр, смешайся в чистую правду!

Наступи, ослепительный белый.
Место – только вспышка и миг.
Я родился сюда, я настиг —
наступили пространство и время.

Лишь попадая в оболочку понятий
ясных, сознаю как много
жизни в неловкой правде
бестолковых выборов дороги,
когда
споткнулся – шаг, занесся
на второй – подножка.

Бегом, бегом
по гаревой, или по выверенной лоции
вплавь – вдоль известных берегов,
согласно створным знакам, бакенам, буям.
А берега – горячие сыпучие пляжи,
а на островах – ивы заплакали,
а в воде, страшной совсем без дна,
если можешь – можешь утопить стражу.