Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля

А я, мучаясь, не пойму,
Нет вины моей иль греха
В том, что нужно было ему
Добиваться вот так стиха.

Гопота тоскует об империи!
Впрочем, приспособившись вполне
К воровству, бесправью и безверию,
Как Махно, гуляющим в стране.

Хочется царя по типу Грозного,
И его опричниных затей,
Иль генералиссимуса звездного –
Друга всех спортсменов и детей.

Пусть давно прошло то время, олухам
Не понять, в молении гундя,
Как их слепота политтехнологам
Помогает вылепить вождя.

Чьи шестёрки в слюнях до истерики
На экранах родины моей
Пресекают происки Америки
И зовут сплотиться поплотней,

Чтоб под визг резиновых шпицрутенов,
Под задорный колокольный звон
Бенкендорфы, плеве и Распутины
Окружали президентский трон.

Чтоб царила всюду имитация.
Встать с колен. Во всем достичь побед.
Минус вымирающая нация.
Плюс Газпром, Транснефть и Петромед.

Потому – да здравствует империя!
И плевать, что бьёмся в западне
Воровства, бесправья и безверия,
Как Махно, гуляющих в стране.

Где подвалы в шприцах одноразовых,
Где в углах – не то, так это в рот.
Господи, прости и не наказывай
В плебс переродившийся народ.

Гости, я их ждал, и вот без стука
В предрассветной сонной тишине
Входят постепенно друг за другом
В маленькую комнатку ко мне.

Эльфы – невесомые созданья,
Гномы – горных недр бородачи,
Что остались за лазурной гранью
В Гагой убаюканной ночи.

Феи в электрических коронах,
Ангелы из бабушкиных книг,
Жившие по сказочным законам,
Жаль, к которым так и не привык.

Принцы – благородные красавцы,
Королевы – злы и хороши,
К ним мне приходилось прикасаться
Краешками зреющей души.

Колдуны – соседи непростые,
Добрые волшебники – не в счёт,
Не встречались в жизни мне вторые,
Первые – совсем наоборот.

Людоеды – рост обыкновенный,
Великаны – эти на виду,
Что тут спорить, каждый, непременно,
Принесёт обиду и беду.

Это так. Но я лежу счастливый,
Пусть каких-то несколько минут:
Главное, что папа с мамой живы,
И сестра попала в институт.

А когда сквозь солнечные нити
Разбредутся гости, кто куда,
Я скажу им: «Снова приходите,
И как можно чаще, господа!».

Грузовые вагоны мчат сквозь тьму и сугробы,
Набивая карманы дорогих москвичей,
Для которых опять арестантские робы
Мужики примеряют на Отчизне моей.

Сколько здесь их лежит поседевших и юных,
Безымянных и тех, кого помним пока –
От Дудинки к Норильску рельсов гибкие струны
При содействии вохры натянули зэка.

Выбивают вагоны дробь на стыках со свистом,
И кричат тепловозы, как от пули шальной,
Где народа враги, кулаки и троцкисты,
От души намахались на природе киркой.

Сколько здесь их лежит осторожных и прытких,
Безымянных и тех, кого помним пока –
От Норильска к Дудинке рельсов чёрные нитки
При содействии вохры размотали зэка.

Снова мутное солнце опускается низко,
Как тогда заблудившись в беспредельной пурге,
И не видно крестов или звёзд обелисков
Над могилами тысяч, привыкших к кирке.

Сколько здесь их лежит трусоватых и смелых,
Безымянных и тех, кого помним пока –
От Дудинки к Норильску рельсов острые стрелы
При содействии вохры прочертили зэка.

А над ними вагоны мчат железной оравой
Меж озёр и речушек, сквозь туманы и гнус,
По отмытым дождями позвонкам и суставам,
Чьи владельцы ковали Советский Союз.

Гуси-лебеди! Чайки-вороны,
Ну и прочие, кто не прочь,
Если слух прошёл во все стороны,
Как товарищу не помочь.

Солнца луч ещё искрой острою,
Малым пятнышком зыркнул чуть,
Сторожей ночных стая пёстрая
Так и бросилась мне на грудь

Я лежал во мху и помалкивал,
Без сомнения, что добьют,
Коли коршунов клёст расталкивал,
Да и горлицы тут как тут.

Солнца луч ещё даже венчиком
Не сумел в траве рассиять,
По делам своим к малым птенчикам
Разлетелась пернатая рать.

Гуси-лебеди! Чайки-вороны,
Ну и прочие, кто не прочь,
Если слух прошёл во все стороны,
Как товарищу не помочь.

Да, волк-одиночка. Пустынник и странник,
Годами и ветром по миру гоним.
Но если я чем-нибудь стрелян и ранен,
То только лишь взглядом небрежным твоим.

Да, волк-одиночка. Схизматик и схимник,
Не вынесший клятв и зароков пустых.
Но если не холоден мне снежный зимник,
То только от прошлых объятий твоих.

Да, волк-одиночка. Чарун и чудесник,
Уставший и грустный седой соловей.
Но если даны мне от господа песни,
То только во славу улыбки твоей.

Да, волк-одиночка. Банкрот и растратчик,
Напрасно мечтавший о дне золотом.
Но если умру, незаметно и кратче,
То только, чтоб ты не узнала о том.

Дабы друг не дрогнул пред бедой,
Дабы гордо ржал и бил копытом,
Напои колодезной водой
Скакуна каурого досыта.

Не жалей ядрёного овса
И пшеницы золотой отборной,
Чтоб горели чёрные глаза,
Словно угли дьявольского горна.

Хлеб нарежь и круто посоли,
Намешав на витаминах с йодом,
Дай из рук, погладь и похвали
Стать его, походку и породу.

Бархатом протри луку седла,
Затяни пурпурную подпругу
И надень стальные удила
Своему единственному другу.

Давно у милой я в долгу
И с каждым часом всё сильнее,
Да и, наверно, не смогу
Всецело расплатиться с нею.

За губы, что, как плод в раю,
Доныне пахнущие мёдом,
Волнуют плоть и кровь мою,
Желая или мимоходом.

За эти карие глаза,
Отведшие невзгоды мимо,
Когда житейская гроза
Казалась непреодолимой.

За руки, чем душа моя
Из бездны выхвачена смело,
И, чтоб в себя вернулся я,
Согрето зябнувшее тело.

За грудь, вскормившую детей,
Моих детей, и, между нами,
Так ждавшую среди ночей
Мной ласк не доданных ночами.