Леонид Завальнюк - Три поэмы. В критическом сопровождении Александра Белого

На доброту не принято коситься,
Но иногда и добродетель – зло.
Тот не рискнет со мной не согласиться,
Кому хоть раз некстати повезло.

В высоком
Финиш – часто старт смешного.
Но так и не замкнулся этот круг.
Она взяла в искусстве слишком много,
Чтобы играть характерных старух.

То был закат.
Закат большого солнца.
Ей памятна навечно та пора,
Когда, как дети, плакали «гасконцы»,
Слезами орошая «кивера»,
И от оваций вся земля дрожала,
И буря подымалася в груди,
И слава,
слава,
слава провожала
Актрису на нехоженом пути.

Но время шло.
И это так не ново,
Что в срывах стало некого винить,
Что не хватило гения портного
Законы разрушенья отменить.
«Роксана» потучнела и увяла.
В корсете, без корсета ль —
Все равно…
Уже другая поросль вдохновляла
На подвиги поэта Сирано.
Не злилась.
Нет.
И зависть не копила.
Никто упрек не смеет бросить ей!
Она подмостки честно уступила
Сияющей сопернице своей.

Во имя чести
Нужно было сдаться.
Она сдалась, сошла.
А между тем,
Там, где хватило силы не остаться,
Вдруг не хватило, чтобы уйти совсем.
Пускай не жизнь.
Пускай хоть бледный сколок,
Чтоб только здесь,
Где все до слез свое…
Пять лет прошло,
И этих книжных полок
Уже нельзя представить без нее.

Пять лет,
Пять лет все мимо проплывало —
И радости, и горести игры.
Пять лет она для труппы открывала
Нечитанные книжные миры.
Так много вышло, что и ныне живо,
За тыщи долгих лет из-под пера,
Что юность
Все «на после» отложила.
И только с сединой пришла пора
Собрать всю эту россыпь по крупице,
За каждой фразой постоять, пожить…
Так вправе только тот не торопиться,
Кому уж больше некуда спешить.

А ей уже казалось очень странным,
Что, вот, энтузиастов не найдешь,
Что не читать,
А заводить романы
Предпочитает нынче молодежь,
Что в формулярах до смешного чисто,
А кто читает – слишком стар и сед.
И мучилась душа пропагандиста
Отсутствием объекта для бесед.

Уменье ждать —
Великое уменье.
Уменье ждать
Всегда берет свое.
– Вы не актер?
– Я? Нет…
И тем не менее,
Он как-то сразу покорил ее.
Тем, что без дела не умел шататься,
Тем, что незнанья вовсе не скрывал,
И тем, что самых длинных аннотаций
Он никогда ничем не прерывал.
Она с особой радостью давала
Свои святые книги пареньку,
Но с тайной грустью все ж подозревала,
Что он читает их через строку.
И этого она бы не простила.
Но без остатка разлетелась грусть,
Когда, уставясь в пол, он отбубнил ей
Четыре акта пьесы наизусть.

Ни грустных глаз,
Ни злобного оскала.
Лицо – как камень.
Вспыхни!
Освети!
Нет божьей искры…
Но она искала
И сердцем не сумела не найти.
Кто долгождан, тот и за это ценен,
И тут уж суть, пожалуй, не важна.
– Как – полотер?
Он должен быть на сцене!
Да, да! И это сделает она.

Имея рост и молодость, надейся —
Когда-нибудь сыграешь все равно.
И в роли бессловесного гвардейца
Герой на сцену вышел в «Сирано».
Пускай ему не пели дифирамбов.
«Доспехи» снял, от счастья чуть дыша.
Еще один убит огнями рампы.
Наденьте траур, добрая душа.

Смешно и больно.
Время тает, тает…
Ну что ж.
Весна – она спешить права.
И с каждым днем быстрее облетает
Седая календарная листва.
Еще вчера стекло —
В морозных фресках,
Но слышите, как где-то вдалеке,
Вдруг охнув,
Раскатился гулким треском
Бугристый лед на дрогнувшей реке.
Как будто где-то оборвало тросы,
И сила бродит, слабых мест ища.
Минута…
Две…
И вздыбились торосы,
Аршинными торцами скрежеща.
А через день уж снегу негде деться,
И солнце вот-вот вырвется в зенит.
Помедли время!
Дай хоть оглядеться!
Как воздух оглушительно звенит,
Как звонко в кроны
Кровь земли стучится
Как сердце рвется вдаль,
В поля,
В бега!..
И по Оби все мчится,
мчится,
мчится
Последняя холодная шуга.

Не объяснить, пожалуй, в чем причина,
Не указать, которого числа,
Но если я действительно мужчина,
То зрелость
После армии пришла.
Привет-поклон тебе, казарма взвода,
Треклятый плац, привет тебе, привет!
Вы мне растолковали
За три года,
Чего не мог постичь я
Двадцать лет.
Припомнишь все —
Что лестно, что не лестно…
Но я скажу, и мог бы повторить,
Что армия – единственное место,
Где учат делать, а не говорить.
Чабрец у скатов.
Щавель бородатый.
На лысых сопках – камни-валуны.
И вдруг – казармы.
Здесь живут солдаты —
Великие работники страны.
Сквозной забор.
Ряды кленовых прядок.
Два-три насмерть застриженных куста —
Сухой геометрический порядок,
Солдатская святая чистота.

Клюют носами в сук вороны-сони —
Сегодня жди добавочных костей:
Согласно древних правил, в гарнизоне
Большим обедом потчуют гостей.
В гражданке что —
Хоть с полдня и до сна ешь.
А тут команда – встань и не ворчи.
О! Да тебя не сразу и узнаешь.
– Ну, как, герой, казенные харчи?
Стоит он, чуть сутулясь от укола,
С лицом сурово-важным, как мандат.
А тальи нет.
И гимнастерка колом —
Типичный начинающий солдат.
Ему еще и строй – большое бремя.
Что там харчи?
– Тут дело не в харчах.
– А в чем тогда?
– Да вот… Уходит время.
Не вышло, видно, из меня врача.
Все моем, чистим, словно перед свадьбой,
Устав зубрим, шнурки из кожи вьем.
Что день грядущий мне готовит, знать бы
– Всему свой срок.
Увидим, доживем.

Мое сравненье – не большая новость.
Никто не станет отрицать того,
Что если служба – это как бы повесть,
То карантин – лишь азбука всего.

В нем аз —
Конец развинченной походке.
В нем буки —
Шомпол, ветошь, карабин.
В нем веди —
Философия обмотки
И тьма не мене сложных дисциплин.
А дальше —
Цепь запретов и наказов,
Где крепче стали каждое звено:
Беречь мундир.
Не обсуждать приказов.
Учить уставы.
Не быть болтуном.
Иметь в ушанке нитку и иголку.
Знать назубок мортиру и ТТ.
Не пить.
Не ныть.
Не бегать в самоволку.
Быть честным, смелым, сильным
И т. д.

Мне б написать в картинах эти звенья.
Но я начну,
Чтоб не пропал замах,
Военной жизни первые мгновенья
С второго оформления бумаг.

Армейский писарь, щеголь и повеса,
Ладонью лоб нахмуренный потер
И записал:
«По роду службы —
Слесарь,
А по последней должности —
Актер».
Не то, чтобы его вгоняли в слезы,
Но плоскостей был океан пролит.
Обшучивать подобные курьезы
Веселым людям сам господь велит.
Но мы пока оставим юмористов.
Важнее то, что он один в полку
Из всех новоприбывших металлистов
Поставлен был не в строй,
А к верстаку.
Итак, прощайте, плацы, полигоны, —
На старом месте – новая заря.
В руках напильник,
На плечах погоны…
Судьба, должно быть,
Снова в слесаря.