Елена Крюкова - Ветер

Грызла пряник на рынке богатеньком —
винограды в сугробах!..
Надо мной хохотали солдатики,
за полшага до гроба…

Пил отец и буянил торжественно…
Мать – мне горло лечила…
Я не знала тогда, что я – Женщина,
что я – Певчая Сила.

Мне икру покупали… блины пекли!..
Ночью – корку глодали…
Вот и вылились слезы, все вытекли,
пока мы голодали…

Это после я билась и мучилась,
била камни и сваи…
Я не знала, что – Райская Музыка,
что – в Раю проживаю…

Что снега васильковые мартовские
под крестами нечищеными —
Это Рай для хохочущей, маленькой,
херувимочьей жизни…

Светлый Рай!.. – со свистками и дудками
молодых хулиганов,
С рынка тетками, толстыми утками, —
боты в виде наганов, —

С пристанями, шкатулками Царскими,
где слюда ледохода, —
То ль в Хвалынское, а может, в Карское —
твой фарватер, свобода!.. —

Рай в варенье, в тазу, в красных сливинах!
В куржаке, как в кержацких
Кружевах!.. Рай в серебряных ливнях,
Рай в пельменных босяцких!..

Майский Рай синих стекол надраенных!..
Яшмы луж под забором!..
Рай, где кошки поют за сараями —
ах, архангельским хором!..

Ангелицы, и вы не безгрешные.
В сердце – жадная жила.
Я не знала – орлом либо решкою! —
где, когда – согрешила.

Где я сгрызла треклятое яблоко,
в пыль и в сок изжевала!..
Где надела преступные яхонты,
Зверя где целовала…

Мать завыла. Собака заплакала.
Рвал отец волосенки.
Поднял Ангел свечу: оземь капала
воском горьким и тонким.

Затрубили из облак громадные,
несносимые звуки.
В грудь, в хребет ударяли – с парадного —
костоломные руки.

И воздел Ангел меч окровяненный,
Как солдат, первым злом одурманенный,
«Вон!» – мечом указал мне:
На метель, острым рельсом израненную,
На кристаллы вокзалов.

Вот твой путь, сумасшедшая грешница.
Вот повозка стальная.
Вот трясутся кровать и столешница
на булыжниках Рая.

И заплакала я. И метелица
била в ребра, как выстрел.
Жизнь, ты бисер! Ты килька, безделица!
Черный жемчуг бурмистров!

Пиво в Райской канистре шоферичьей…
Дай хоть им поторгую…

…об изгнаньи из Рая – без горечи
И без слез… – не могу я…

Останови! – Замучились вконец:
Хватаем воздух ртом, ноздрями,
С поклажей, чадами, – где мать, а где отец,
Где панихидных свечек пламя, —

По суховеям, по метелям хищных рельс,
По тракту, колее, по шляху, —
Прощанья нет, ведь времени в обрез! —
И ни бесстрашия, ни страха, —

Бежим, бежим…
Истоптана страна!
Ее хребет проломлен сапогами.
И во хрустальном зале ожиданья, где она,
Зареванная, спит, где под ногами —

Окурки, кошки, с и роты, телег
Ремни, и чемоданы, и корзины, —
Кричу: останови, прерви сей Бег,
Перевяжи, рассекнув, пуповину!

Неужто не родимся никогда?!
Неужто – по заклятью ли, обету —
Одна осталась дикая беда:
Лететь, бежать, чадить по белу свету?!

Ползти ползком, и умирать ничком —
На стритах-авеню, куда бежали,
В морозной полночи меж Марсом и стожком,
Куда Макар телят гонял едва ли…

Беги, народ! Беги, покуда цел,
Покуда жив – за всей жратвою нищей,
За всеми песнями, что хрипло перепел
Под звездной люстрою барака и кладбища!

Беги – и в роддома и в детдома,
Хватай, пока не поздно, пацаняток,
Пока в безлюбье не скатил с ума,
Не выстыл весь – от маковки до пяток!

Кричу: останови!.. – Не удержать.
Лишь крылья кацавеек отлетают…
Беги, пока тебе дано бежать,
Пока следы поземка заметает.

И, прямо на меня, наперерез,
Скривяся на табло, как бы от боли,
Патлатая, баулы вперевес,
Малой – на локте, старший – при подоле,

Невидяще, задохнуто, темно,
Опаздывая, плача, проклиная…
Беги! Остановить не суждено.
До пропасти.
До счастия.
До края.

Земля?!.. Вы кому расскажите.
А воля?!.. – пропита дотла.
В парче грязнобурые нити
Двуглавого вышьют орла.
А мы его ножичком вспорем
И выпорем золото лет.
А мы о Священном не спорим:
Ведь нынче Священного нет.
Ты можешь мне врать, завираться,
Ладонь прижимать ко груди,
Ночьми перемалывать Святцы,
Молить и снега, и дожди!.. —
Не верю. Ни слову не верю!
Ни лику! Ни слезной скуле!
Закрыты Небесные двери.
Поземка метет по земле.

…Старый граф Борис Иваныч,
гриб ты, высохший на нитке
Длинной жизни, – дай мне на ночь
поглядеть твои открытки.
Буквой «ЯТЬ» и буквой «ФИТА»
запряженные кареты —
У Царицы грудь открыта,
Солнцем веера согреты…
Царский выезд на охоту…
Царских дочек одеянья —
Перед тем тифозным годом,
где – стрельба и подаянье…
Мать твоя в Стамбул сбежала —
гроздьями свисали люди
С Корабля Всея Державы,
чьи набухли кровью груди…
Беспризорник, вензель в ложке
краденой, штрафная рота, —
Что, старик, глядишь сторожко
в ночь, как бы зовешь кого-то?!
Царских дочек расстреляли.
И Царицу закололи.
Ты в кладовке, в одеяле,
держишь слезы барской боли —
Аметисты и гранаты,
виноградины-кулоны —
Капли крови на распятых
ротах, взводах, батальонах…

Старый граф! Борис Иваныч!
Обменяй кольцо на пищу,
Расскажи мне сказку на ночь
о Великом Царстве Нищих!
Почитай из толстой книжки,
что из мертвых все воскреснут —
До хрипенья, до одышки,
чтобы сердцу стало тесно!
В школе так нам не читают.
Над богами там хохочут.
Нас цитатами пытают.
Нас командами щекочут.
Почитай, Борис Иваныч,
из пятнистой – в воске! – книжки…
Мы уйдем с тобою… за ночь…
я – девчонка… ты – мальчишка…
Рыбу с лодки удишь ловко…
Речь – французская… красивый…

А в открытую кладовку
тянет с кухни керосином.
И меня ты укрываешь
грубым, в космах, одеялом
И молитву мне читаешь,
чтоб из мертвых – я – восстала.

Я из кибитки утлой тела
Гляжу на бешено гудящий подо мной
Огромный мир, чужой. Я не успела
Побыть в нем шлюхой и женой.
А только побыла я танцовщицей
На золотых балах у голых королей;
А только побыла я в нем царицей
Своей любви,
Любви своей.