Елена Крюкова - Ветер

С этих дождей-кумачей забрюхатев,
Выносив четкие сроки,
В горьких трущобах рожаю дитятю,
Жилисто вытянув ноги:

Ну же, беги, несмышленый бубенчик,
В Гарлем лабазов и складов,
В ночи разъездов, где винный путейщик
Перебирает наряды

Белых метелей, в дымы новостроек —
Брызнули ржавые крепи!
Режь головенкой солдатскою, стоек,
Сцепки, и спайки, и цепи!

Мать – обрекаю тебя я на голод,
На изучение грамот,
Где иероглифы – МОЛОТ И ХОЛОД —
Спят в заколоченных рамах.

Мать – я толкаю тебя из утробы:
В нежном вине ты там плавал!.. —
В гарь полустанков, в тугие сугробы,
В ветра белесую лаву.

Я изработалась?.. – Факел подхватишь.
Быстро обучишься делу.
…Картой Луны – потолок над кроватью.
Мучась, ломается тело.

Все я запомню. Сырую известку.
Содранную штукатурку.
И акушерку, что матерно-хлестко
Боль отдирала, как шкурку.

Вышит на шапочке – крест ли багряный?..
Серп-ли-наш-молот?.. – не вижу.
Выскользнул сын из меня, окаянной.
Ветер нутро мое лижет.

Ветер, ломяся до сердца упрямо,
Злые пустоты остудит.
Здравствуй, лисенок мой. Я твоя мама.
Пусть будет с нами, что будет.

…Ты эту девку взял, хоть крепко руками цеплялась
За колесо. Спину – хлесь! – выгнула плетью она.
Ты ей колени коленом прижал. Змеей извивалась,
Синим эвксинским ужом, что плавает вместо вина
В козьем седом бурдюке. Как, глотку расширив, орала!
Ты ее крик ухватил мохнатым, распяленным ртом —
Да и выпил до дна. А пятками землю вскопала —
Ноги когда раздвигал, налегал когда животом.
Экая девка сподобилась! Хуже родимой волчицы,
Капитолийской, с двенадцатью парами злобных сосцов.
Как изо рта ее – всласть! – надобно жизни напиться.
Как во нутро ее – всклень! – влить влагу первых отцов.
Может, волчата пойдут. Слепые кутята, щенята.
Словно борщевник – ладонь, зубы разрежут восток.

Девка, не бейся, пригвождена,
пред ветхой телегой распята;
Снег на дерюге горит; кровь утекает в песок.

И, пока хнычешь, меня, римл я нского дядьку, целуя,
Чтобы я золота дал, чтоб не излился в меха, —
Я прижимаю босою ногой рыбку, пятку босую, —
Пот любви – кипятком – как обдаст! И глуха,
Девка, хотя, ты к любви, телица, ревица, белуга,
Ты, на остроге моей бьющаяся колесом! —
Я заключаю с тобою подобие звездного круга.
Я не железом давлю – я над тобой невесом.
И, пока бык от телеги косит на меня Альтаиром,
Сириус-глазом косит, льдяную крупку копытом топча!.. —
Девке, кусая ей ухо, шепчу я слова, позлащенные миром,
Мирром слащенные, спущенные виссоном с плеча:
КТО ТЫ БОГИНЯ ЛИ ЖЕНЩИНА ДАЙ МНЕ УТРОБУ И ДУШУ
ВИННАЯ СЛАДКАЯ ЯГОДА ДАЙ РАЗДАВЛЮ ЯЗЫКОМ

Снег нас – двойную звезду – свистя, засыпает и тушит:
В корчах, в поту, под телегой,
под каменным черным быком.
Лишь Колесо на нас глянет. А в нем скрещаются спицы.
В нем – сшибаются люди. Сгущается темень и вой.
Чуть повернется – отрежет от Времени, где не родиться.
Девка, бейся, вопи. Тебя, покуда живой,
Так возлюблю, что царям в златых одежонках не снилось!
Так растерзаю, – волк и Борисфена клочка не найдут!..
Рвись же, кряхти, ори, мне царапай лицо, сделай милость.
Ведь все равно все умрут. Ведь все равно все умрут.

Ах, баня… воды с высоты…
и волчьи пламенные крики
людей, чьи красны животы
и дымно-кочегарны лики…
Свод зелен – малахит тяжел —
чрез пар тела горят огнями…
И каждый – беззащитно-гол,
шов на рубце, и шрам на шраме…
Клубятся тел златых дымы…
в подмышках – ужас угнездился…
Мы – голыми – из чрева. Мы —
наги – на ложе: кто влюбился.
Мерцают потно: грудь, живот,
и чресла – ягодою виснут…
Мы люди. Всяк из нас – умрет.
Нас в землю грязную затиснут —
не спросят, кто нас обмывал,
кто в погребальные рубашки,
слепяще-чистых, наряжал…
и так во тьме замрем, букашки,
в дощатых длинных кораблях,
сработанных по росту, точно…
Ах, баня, мальчик вот, в слезах —
он в зеркало глядит нарочно,
он видит!.. – амальгама – дрянь…
сползает… отражает еле
старуху, ржавую как скань, —
она забыла в колыбели
себя… и груди – козьи – врозь —
девчонки рядом с ней… из чана
льет на старуху: друзу, гроздь,
хрусталь и слиток, сон тумана,
гремящий ливень, водопад —
воды?!.. из чана?!.. ЭТО – баня?!.. —
Льет – жизнь, что не придет назад, —
лови: морщинами, губами…
Льет – слезы!.. Поцелуи – льет!..
Мальчонка, что на баб ты голых
так пялишься?!.. раззявив рот,
глядишь на них, парных, веселых?!..
Им на тебя, пацан, плевать.
Уж больно хороша парилка.
Трет дочь мочалкой жесткой – мать.
С гранитных плит крадет обмылки.
Дрожит слезою меж грудей
алмаз – у молодой. У старой
зад шире римских площадей,
и задохнулась от угара,
и ловит воздух черным ртом…
Гляди, малец, как это просто —
вот так и мы как раз умрем,
в парных клубах увидя звезды…
Вот так – вон, в зеркале – гляди —
обнимемся, застыв улиткой,
в любви, – а там – пойдут дожди,
пойдут косящие дожди —
к помывке собирай пожитки…
И, плача, – невозвратный путь!.. —
увидишь в амальгаме мыльной:
во тьме горит сосцами грудь,
глаза, – а дале – мрак могильный…
А дале, в духоте, во мгле —
малек, два зуба, щеки – красны:
как банный пар навеселе,
как меж грудей алмаз опасный,
ты верил в то, что жизнь прекрасна.
ТЫ БЫЛ РЕБЕНКОМ НА ЗЕМЛЕ.

В табачной пещере, где дым, как щегол,
Порхает по темным закутам,
Где форточка, будто Великий Могол,
Сощурилась мерзлым салютом,

Где добрая сотня бутылей пустых
В рост, как на плацу, подровнялась… —
О, сколько штрафных этих рюмок шальных
За мощным столом подымалось!.. —

Где масляных, винных ли пятен не счесть
На драной когтями обивке, —
В каморе, где жизнь наша – как она есть,
Не сахар, не взбитые сливки, —

Один, человек на диване лежал,
На ложе в ежовых пружинах,
Тощой, востроносый, – ну чисто кинжал —
Махни, и вонзается в спину…

Он пьян был в дымину. Колодою карт
Конверты пред ним раскидались…
Он выжил в слепом транспортере – то фарт!
И пули за ним не угнались…

Да только от воплей на минных плато,
От крика тех танков горящих
Он нынче в постель надевает пальто
И мерзнет! – теперь, в настоящем…

Ничем не согреться. Хлестай не хлестай
Подкрашенную хной отраву…
Яичница стынет. Полночный наш Рай.
Ад прожит: красиво, на славу…