Галина Рудакова - Когда цветёт светлынь-трава. Стихи

Художник-иллюстратор Вячеслав Николаевич Палачёв

© Галина Рудакова, 2018

ISBN 978-5-4474-6760-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поэзия Галины Рудаковой – явление.

Устами скромного ветеринарного врача из д. Ичково заговорил Русский Север.

Заговорил внятно и полновесно.

Обаял своей родниковой чистой, образной, звучной речью.

Это похоже на чудо с Лазарем: думали, что мёртв – а он явил все признаки жизни.

Так и Русский Север. Ужели поднимется?

Память народа отмирала слоями.

Вначале забылись былины. Потом сказки.

За быличками – изредка их ещё можно услышать – вроде как должна последовать очередь слова.

Просто слова!

Самобытной лексики – народного словаря.

Но именно здесь энтропия встретила решительный отпор!

Тому свидетельство – стихи Галины Рудаковой.

Поморьска говоря – их языковая субстанция.

Древняя, исконная, доподлинная поморьска говоря!

Слова тут вплотную приближаются к архетипам – выражают готовность прорасти мифами.

Пойдут шутить шуликины, пойдут шукать они,

Какой бы номер выкинуть на святочные дни.

Это насельники зимних прорубей.

Это – реликт двоеверия: языческое на Русском Севере не вытеснено христианским – имело место их своеобычное переплетение.

Или контрапункт – если хотите. Или интерференция.

Здесь находится важнейший ключ к пониманию Русского Севера во всей его неповторимости и уникальности.

Пласт лёг на пласт.

Потом началось перепластование.

Там образовалось богатое узорочье северной духовности – поэзия Галины Рудаковой проявляет его.

Так сложилась особая языковая почва – структурная, плодородная: поэтесса в полной мере использует её ресурсы.

В конце книги – словарик поморьской говори: приложение замечательное, самоценное.

Будто керетский жемчуг перебираешь!

Где ещё найдёшь такой переливчатый?

Диалектные слова у иных поэтов – нарочитые вкрапления: работают на стилизацию.

Тогда как у Галины Рудаковой они входят в ткань стиха с предельной естественностью.

Ведь это её родная речь.

Веши́ть – значит, ставить вехи.

Обнаруживая голографические свойства, редкостный глагол воссоздаёт зимний пейзаж Подвинья – бесконечную ширь, ледостав, первопуток.

Горючей печали в этой книге всклень.

Но нет безнадежности!

Нет чувства безысходности.

Многие страницы звучат здесь как некролог.

Точнее – как заплачка: причитание на похоронах.

С распятия мы сняли наш Русский Север – нашу деревню. Чаять ли воскресения?

Тальянка – она итальянка.

А ливенка – от русского города Ливны. Северяне особо любили эту гармошку. Число борин-складок у неё доходило аж до 40 – играя с огоньком, наяривая, гармонист буквально опоясывал себя мехами. До чего же картинно!

Сказано точно, пронзительно. И очень образно!

Пунктир: это что-то уже разорванное – но ещё не запропавшее вовсе. Ещё как-то присутствующее в мире.

Изба исчезла.

Но крапива и чернобыльник намечают её периметр.

Это тоже своего рода пунктирная прорись. Как бы эфемерная канва прошлого. Хоть это осталось!

В книге много таких проступаний – проявлений – сквожений.

Удастся ли оплотнить зыбкие силуэты Юромы и Чекуево, Верховья и Чёлмохты? Почему-то при чтении книги Галины Рудаковой я всё время мысленно видел эти великие архитектурные ансамбли Русского Севера. Верю, что тут есть некий унисон – тайное созвучье – неисповедимый резонанс.

Одна аура – один дух.

Общие корни – у всех форм северной красоты.

До них-то пагуба достать не может – верит поэтесса в новую поросль.

Стихи внушают: есть неведомые нам законы сохранения – погибшее восстанет из праха.

Вот строка Галины Рудаковой:

По ассоциации вспомнился Мартин Хайдеггер: «Смерть как ковчег Ничто есть хран бытия».

В обоих случаях речь идёт про оборотную – потаённую – светлую сторону смерти.

Про то, что Крестное Древо может обернуться Древом Жизни – чудесно процвести и заблагоухать.

Северное – схрон.

И неологизм В. В. Бибихина хран, блистательно придуманный им для того, чтобы точнее передать мысль философа.

Разные сферы. И контексты очень разные.

Но сколь значительна эта языковая перекличка!

Слово и есть хран – схрон – хранитель памяти, этого первичного условия бытия.

Поэзия Галины Рудаковой укрепляет веру в зиждительную, воскрешающую, теургическую силу слова.

Не сразу обрушился Русский Север.

Как мы ни клеймим колхозы, а они – в условиях приличного удаления от центра – всё же какое-то время удерживали инерцию общинного согласия, не подминали окончательно привычный уклад, не выдавливали из человека человеческое.

Проза Василия Белова и Фёдора Абрамова свидетельствует об этом.

Как и поэзия Николая Рубцова.

Не его ли муза перешла к Галине Рудаковой?

Поэтесса тепло вспоминает своё советское детство:

Где эти сенокосы? Где эти школы?

Потом за парты сели дети бывших школьниц.

Порой на учёбу их приходилось возить далеко.

Создавались интернаты.

Во время распутицы связь детей и родителей могла прерываться надолго.

Но встанет лёд —

Сколь значимые детали!

Связь человека и природы на Русском Севере похожа на глубинный симбиоз.

Одно прорастает в другое.

Отсюда антропоморфизм северного фольклора.

Это его свойство унаследовали стихи поэтессы: