Владислав Маленко - Черновик Снеговика

Если бы Пушкин прожил ещё хоть год,
Его бы сфотографировали, и вот
Я представил себе чёрно-белые снимки
С непечальным ликом в прозрачной дымке.
Зернистое небо с райскими облаками,
Лошадей с яблочными боками,
А ещё фотографии эти
Каким-то образом передавал бы ветер,
Наполненный запахом травы и ладана…
Русь моя, ты никем не отгадана,
Кроме Святых и Вещего Александра,
Его строки – Божьей любви рассада,
А земная жизнь – помнящим утешение.
Правильное освещение
С памятью женит лица.
Эти кадры спешат гнездиться
Будто ласточки – на уголках души.
Жизнь моя, не спеши,
О память не стачивай каблуки!
Я Пушкина вижу
На расстоянии вытянутой с пистолетом руки.

У дома были свои тараканы.
В кухнях нет-нет, а срывались краны.
На чердаке чей-то кот мяукал.
В подвале ютился театр кукол.
В трубах текла водяная кровь.
В спальнях кровати ломала любовь.
Она же спасала дом от износа.
Труба дымилась, как папироса.
Антенна мысли ловила с неба.
Дом мирозданию верил слепо.
Душу свою предоставил дом
Людям, которые жили в нём.
Ангел над домом любил кружить.
Я здесь родился. Учился жить.
Дом в переулке считался первым.
Мог показаться немного нервным.
Спрятать влюблённых в карман балкона.
Ночью из снега слепить корону,
Или надеть треуголку на крышу,
Так чтоб соседям казаться выше.
Осенью в доме ветра творились.
Стены косыми дождями брились.
Дом по весне обнимался с ветром.
Пасху предчувствовал каждым метром.
Лютой зимой танцевал от печки.
Тихо мерцали в гостиных свечки.
Летом взахлёб напивался ливнем.
Хлопал ресницами штор наивно…
Вдруг мне под утро присниться смог он:
Просто стоял без дверей и окон.
И я, проснувшись, сказал жене:
«Дом попрощался со мной во сне».
Верное есть для спасенья средство:
Взял я билет и поехал в детство.
С помощью крыльев, винтов и колёс
Прибыл туда, где когда-то рос.
Свой переулок нашёл умело.
Сердце споткнулось и опустело.
Я на дороге застыл нелепо: 
Не было дома! Синело небо.

Ангел с трубой целуется в феврале.
Смеётся: «…хотелось сына? Получишь дочь…»
Душа пришивается к телу. Небо к Земле.
Это и есть – День рожденья,
А может, ночь.
Город снимает лёд
С полусонных век.
Нынче снежок,
Как летняя береста.
Мы на четыре части поделим век.
После опять умножим: «Живи до ста!»
Город умоет снегом своё лицо.
Суженого петух не спугнёт во сне.
В щёлочку под крылечко летит кольцо,
Мышка-норушка найдёт его по весне.
Пусть тебе будет милость от Самого!
Пусть будет век твой долог, приветлив, тих.
Это январский воин. Почерк его.
С днём рожденья, Мария! Роди троих.

А ещё у меня есть кроха.
Она появилась, когда было плохо.
Доверила мне свои губы…
С крохой мы однолюбы.
Она умеет смотреть глазами.
Её приход для меня – экзамен.
Она сказала вчера, например:
«Что же ты, пионер,
Забыл о своих обещаньях стать самым лучшим?!»
Свет тушим.
Лежим на полу, как слова на белом листе.

Делимся шёпотом в темноте…
И вдруг от какого-то ветра
Поднимаемся от пола на три сантиметра…
Это парение плавное —
В жизни – САМОЕ ГЛАВНОЕ.
Кроха!
От выдоха и до вздоха!
От шёпота и до крика!
Губ твоих земляника!
Ножницы ног, срезающие печаль…
Спины причал.
Я в снег твоего живота лицом,
Я вместо пальца в твоё кольцо!
С горячей верой
Всякий раз, как в первый…
Погружается моя лодка тонущая
В тёплое, мокрое, стонущее.
И, когда достаёт до дна,
Ты выпеваешь «…да»…
А под утро
С потолка сочится снежная пудра,
Мы раскрываем зонт одеяла,
Чтобы теплее стало. 
Кроха! 
Осень – одно из зеркал весны!
Я на завтрак слизывал солнечный свет у тебя со спины!
Кроха! 
Судьба не злодейка и не дурёха!
Ты в мою сталь водой, 
Чтоб разойтись с бедой! 
Ты – души оперенье, 
Бунт и смиренье… 
Кроха! 
Вечность у нас впереди!
Ты пришла, когда было плохо.
Больше не уходи.

Уважаемый дымчатый кот!
Пишет Вам обыкновенная мышь-полёвка.
Я, правда, один раз уже чуть не попала к Вам в рот.
Поверьте, мне немного неловко…

Я не сомневаюсь в Вашей кошачьей вальяжности…
Вы, вероятно, это письмо и не прочитаете.
Но дело, поверьте, особой степени важности
И совершенно не терпит отлагательства, понимаете?

Мы все переживаем за Вас – от крысы до землеройки!
А Вы здесь спите на дырявом плюшевом крокодиле…
Короче, пока Вы загуляли на этой помойке,
Ваши домашние уже все с ума посходили!

Они ходят по двору грустные, как привидения!
Кричат: «Кис-кис» – за вечер раз по пятьсот.
На всех подъездах уже неделю красуются объявления:
«Пропал красивый дымчатый кот!

Нашедшему гарантируем вознаграждение!»
Это самая важная строчка… но дело не в том…
Наше общее мышиное убеждение
Состоит в том, что Вам стоит вернуться в дом.

Во-первых, там на столе часто – докторские сосиски…
Во-вторых, здесь помойка, а там трёхкомнатная квартира…
Вам ведь не трудно просто навестить своих близких?
А мы за это получим головку сыра…

Понимаете, я так мечтаю о сырной пайке,
Что скоро, наверное, в голодный обморок упаду…
Девочка Катя, пятилетняя дочка хозяйки,
Мне лично сыр обещала купить, если я Вас найду.

У Кати и так поцарапано всё колено.
А тут ещё Вас рядом нет, прям как назло.
С уважением,
Полевая мышь
Аграфена.
Август.
Я забыла, какое число.

Идёшь – постой. А встанешь – лучше сесть.
Сидишь – скорей ложись макушкой к морю.
Что делать, говоришь? Чем ветер есть?
Чем запивать куски мясного горя?
К окошку прислонись души любой,
Целуй стекло, пусть ночью губы треснут.
Не хорони убитую любовь:
Пройдет три дня, поверь – она воскреснет!
Весёлый ветер в лёгких соберёт,
Нетрудно распахнет ладонь-синицу.
Сорвёт бинты, водою смажет рот,
И в ножницы садовые вселится.
Звезда зарылась в ночь, как в почву крот.
Любовь жива, она встаёт из пуха
И жало смерти режет у ворот,
Так слово режет вдруг глухое ухо.
Так выжигает снег твоя капель,
Так жизнь втекает ожиданьем в ноздри,
Так птицы режут крыльями апрель,
Когда летят на север строить гнезда.
Ты – берег, край, ты – Рубикон и грань.
Ты – в тело превращённый мякиш хлеба.
Лежишь – садись. Сидишь – скорее встань.
Стоишь – иди. Идёшь – взлетай на небо.