Андрей Козырев - Не только о пиджаке. Стихотворения

Он благороден, как ишак.
С поклажей грешных дел моих
Он шествует, и что ни шаг —
И стих, и грех, и грех, и стих!

Он стоязык, как сладкий сон,
Как обморок стиха без дна.
Смеётся лишь по-русски он,
А плачет – на наречье сна.

Пророк вселенской чепухи,
Поэт прекрасного вранья,
Он пишет все мои стихи,
А после – их читаю я!

Он – человек, он – челомиг,
Он пишет строчки наших книг,
Он в голове живёт моей
И делает меня сильней!

Рябина на ветру,
Рабыня всем ветрам,
Скажи, когда умру,
Скажи, что будет там.

Рябина на ветру,
Рубин живой души,
Верши свою игру,
Пляши, пляши, пляши!

Твори, твори, твори
Свой танец, свой испуг!
Воскресни, вновь умри
И оживи – для мук!

Листвы осенний пляс
Под собственный напев
Изобразит для нас
Наш страх, и боль, и гнев.

Упрям, устал, угрюм,
Иду в тени ветвей,
Не вслушиваясь в шум
Глухой судьбы своей.

Лечу я без следа,
Как суетливый снег,
Из жизни – в никуда —
За так – за миг – навек.

Манит запретный путь,
Хмельная тянет страсть
Устать, упасть, уснуть,
Забыть, убыть, пропасть.

Не вычитан из книг,
Непредсказуем бой.
Просторен каждый миг,
Наполненный собой.

Крепи, корявый ствол,
Мощей древесных мощь,
Чтоб дважды ты вошёл
В один и тот же дождь!

Не превратится в дым
Мой путь, мой след, мой труд,
Всё в жизни, что моим
На сей Земле зовут.

Рябина на ветру,
В крови, в огне, в заре,
Учи меня добру,
Учи меня игре,

Учи, как без труда
Прорваться – в монолит,
Туда, туда, туда,
Где мрамор и гранит,

Где боги и быки,
Где век и бег минут
В мои черновики,
В словесный рай, войдут.

…Огонь листвы во мгле,
Пробушевав свой век,
Приблизился к земле
И тело опроверг.

Созвездье русских слов
За гранью жития
Мне обещает кров,
Где отдохну и я.

Гори, гори, моя звезда,
Над нашей скукою космической,
Над суетой межгалактической,
В которой мысли – ни следа.

В своём сиянье термоядерном,
За миллиард парсек от нас,
Гори, сияй так зло и яростно,
Как будто Бог тебя не спас.

Наш небосклон цветёт могилами —
Не я сказал, сложилось так.
Царит меж звёздами унылыми
Межгалактический бардак.

Звезда моя, звезда туманная,
Куда умчалась та весна,
Когда, всегда одна, меж пьяными,
Ты шла у моего окна?

Казались мне наивной сказкою
Тепло твоих прозрачных щёк,
Касанье губ, сухих и ласковых,
И тонких пальцев холодок…

Теперь на небе, несказанная,
Цветёшь ты в ангельском саду —
Ложь, облечённая в сияние,
Плоть, облечённая в звезду.

Ты опаляешь воск в подсвечниках,
Пиитам шепчешь по ночам
Про жития великих грешников,
Про смерть Ивана Ильича.

А я – без рода и без племени,
Со всякой сволочью на «ты».
На горб взвалил я бремя времени,
И мудрости, и нищеты.

Уйду, как в гроб, в утехи плотские
И никого не прокляну —
Ни эти звёзды идиотские,
Ни эту глупую луну.

Всё из единой глины слеплено,
И, значит, было всё не зря —
И крик из глотки эпилептика,
И кровь из носа бунтаря.

Гори, гори, свети неистово,
Ведь в мире, что нам свыше дан, —
Довольно подленькие истины,
Довольно розовый обман.

Твоих лучей нездешней силою
Вся грязь земли озарена…
Сияя над своей могилою,
Ты, как и я, пьяным-пьяна.

Мой горб пробивши, крылья выросли —
Не оттого ль, что жизнь – борьба?
Над скукой, тленом и немилостью
Гори, сияй, моя судьба!

Не надо слов. Храни печаль в душе.
Я знаю, что и у тебя такое.
С тобою мы не встретимся уже
На золотистых берегах Лигоя.
Мы жили там, но жизнь была иной,
Прозрачной, светлой, к синим звёздам ближе.
Звезда Маир сияла надо мной…
Прощай, Маир, тебя я не увижу.

В стране Ойле течёт река Лигой.
Она горит без дыма, как Россия.
Там светится на небе голос мой,
Похожий на звезду в сиянье синем.
Там есть мой голос, но там нет меня,
Там над домами зеленеет пламя,
Там бог – живой – выходит из огня
И говорит о будущем стихами.

Число и мера – боги наших дней.
Они, как и в Египте, птицеглавы.
Я вспоминаю об Ойле моей —
Там наши боги были бы неправы.
Мы здесь живём в стране, которой нет,
Но нам завидуют иные страны,
А их отцы смеются им в ответ
И принимают земляные ванны.

Здесь бродят люди, полые внутри,
Храня в себе запас истлевших истин.
Хоть сотню раз воскресни и умри —
Их мир всё так же будет глуп и выспрен.
Но не забыта будет на Земле,
Нам изнутри сжигающая лица
Моя любовь с космической Ойле,
Страны, которая в мозгу таится.

На Венецию падает снег,
На Венецию сходит туман,
Будто весть от того, кого нет,
Будто тени ушедших славян.

И в каналах темнеет вода,
И фасады белеют во мгле,
И на небе не сыщешь следа
От стопы, что спешила ко мне.

Чёрным кружевом тонких дорог,
Белой пряжей снежинок седых
Так увлёкся назойливый Бог,
Что забыл о молитвах моих.

Только шёпот воды в темноте,
Только рябь исчезающих дней,
Только муза идёт по воде
С головою кровавой моей.

В занебесной Венеции той,
Что парит над судьбою моей,
Бесконечный и мёртвый покой,
Бесконечная рябь серых дней.

Город-сон, парадиз небылиц,
Где покров беспорядочно-бел,
Только люди гуляют без лиц,
Отдыхают от дел и от тел.

От венедов остался лишь дым,
От венедов остался туман,
Только именем пришлым моим
Окликает их Марк-великан.

Город-сон, иллюзорный навек,
Смутно брезжит сквозь рябь серых стран…
На Венецию падает снег,
На Венецию сходит туман.

Что ж, свершилось. Тает снег.
Умер сам Двадцатый век.
Значит, вот таков удел
Всех бессмертных в мире тел.

Ты идёшь к великим в даль —
Боговдохновенный враль,
Скоморох, пророк, поэт,
Уленшпигель наших лет.

Помню хмель твоей вины,
Острый взгляд из глубины,
Помню твой – сквозь морок лет —
Незлопамятный привет.