Ноэми Норд - Эротоманка. Все о любви

Ангел, синие глаза,
и улыбка – мрак,
ангел, синяя гроза,
что у нас не так?

Ты был нем – и бури чернь,
ты был наг – и враг,
бил по лику ночи день,
истекал, как зрак.

Ангел в стонах был рожден,
квасил в кровь ладонь,
ангел в грязь людей влюблен,
навзничь – чести бронь.

Этот кубок… Выпей смак,
тайный вкус на дне.
Помнишь, милый, сласть атак
и шаги в огне?

У любви – миллионы лиц,
всемирный экстаз,
наваждение в ритме едином
с каждой подземной тварью,
с каждым жуком замызганным,
с каждым продрогшим ангелом
упиваться экстазом
подземных подопытных чувств.
Планета зудит в дивном эструсе,
и гейзеры опытных фобий —
сплошная изнанка любви.

Шагни в наш клубок неистовый
протиснись в загадку смачную —
там ждет тебя главная тайна —
чувственный апофеоз,
лоботомия разума,
истерика серотонина,
солнца закат,
сон бога
под радугой наготы.

Серафим протяжными крылами
помахал на твой понурый лик,
и, как-будто сдавленный годами,
встрепенулся в теле звонкий крик.

Полюблю сегодня хоть любого,
хоть бомжа бродячего во тьме,
лишь бы музыки прекрасный повод
не копаться в медленном уме.

И на миг – долой свои вериги,
темный смысл, монашеский удел,
разве не вериги – эти книги?
Прочитал – и также похудел.

Мечту мою штормит, и качка разгулялась,
от рук твоих светло – плывешь через меня,
надолго порт закрыт, но пусть твоя усталость
не заглушит печали, истово браня.

Крюками якорей твой путь означен точно,
горячий грунт упруг до судорог на дне,
нет контуров земли, далек причал песочный,
и скрыты берега – пока плывешь в огне.

Дети Евы рождались в аду,
в прогрессии протуберанцев,
крылья вырваны на лету.
волочились по следу,
зов, жужжание.
Узнаете – Земля?
Стук копыт, рык и ржание,
все желаемое – нельзя.
Где дьявол содом возвеличил
до мысли единой —
постель,
эротика – мысленный трафик,
искомая самоцель.

Догребай, спеши,
доживай, дыши
синеглазый мрак,
смак, веселый май,
гнев и сердолик,
златокамня лик,
унесенный ветром
клекот синих птиц.

Мы расстворяемся друг в друге,
смешны деленья на миры,
твои неистовые руки,
твои горячие вихры -
как ураган, горячий, нежный,
всесильный, страстный, неизбежный,
ворвавшийся в мои пространства,
смешавший бездну окаянства
с манящей свежестью озона
и оглушительного звона.

Когда мы были динозаврами
в доисторической дали,
питались горечью и лаврами
нещедрой пепельной земли.

Летали, плавали и ползали,
любили спать, любили есть,
драчливыми кичились позами,
вздымая чешую и шерсть.

Нажравшись, грели рожи плоские,
инстинкты тешили свои,
надув багрово шеи плоские,
вели смертельные бои.

И души темные, звериные,
надежная скрывала бронь,
и не был превращен в извилины
рассудка бешенный огонь.

Ты скажешь: динозавры вымерли.
Я с ужасом в тебя гляжу:
со дна души, в страстях ли, в дыме ли, —
взлетает зверь по виражу.

Выпустим, говорю
среброгрудую птицу —
петь, петь, петь!
А не томиться.

Пусть обнажится суть —
всем бы нам крошку неба.
Если свободен путь,
птице ли – хлеба?

Меч в твои руки вложу —
клетку – наотмашь!
Я и сама дышу
не беззаботно.

Слышишь – как тонко в груди?
Видишь – как дышит ветер?
Выпустим птицу! Лети!
Пусть будет путь ей – светел!

Только напрасен плач
горе -дебила.
Что же ты в слезах, палач?
Птица тебя забыла.

Видишь – смеется, летит,
в синих лучах серебрится.
Может, тебя и простит
эта свободная птица.

Белое бы тебе крыло,
вечное бы тебе – тепло!
Неба стихия – цель!
А в апогее – трель!

Пой, создавай волну,
славную голубизну,
славный словесный вздор,
рифм перебранку и спор.

Каждое слово – ложь,
каждое слово – дрожь,
в целом же тысячи нот —
музыки вечной взлет.

Если перепоешь —
значит – переживешь.

Стань светла
у Млечной звезды,
не ветла —
но нет пустоты.

Тот же шелест и шелест —
плач.
Он слышней, когда
кони – вскачь.

В центробежном
смешеньи времен
в человеке —
вдруг топот и звон.

Брызги, брызги
из-под копыт,
свист и визги
и рана болит.

Через час
этот всадник умрет,
через миг
станет пылью народ.

Печали – побольше. Она – от потопа.
Она до потопа – великая сушь.
Она – как на облачке Пенелоппа,
чтоб виделось – дальше,
чтоб слышалась – глушь.

И в сердце – так тонко. Вот-вот и сорвется,
лишь пеночки горлышко ноту возьмет,
петлей резонанса плач птичий взовьется
и тысячи жизней с собой унесет.

Байкер. Лидер газовых треков
Спиртом продраена глотка.
Рокот мотора и рока рев.
Пыль героина коптит волос носа.
Металл, тугоухость, слава садиста.
Дама – заплечный рюкзак налегке,
его столетняя война, одиночество,
согревающее спину.
Горький трах посреди опустевшей Вселенной.
– Пей. Последний глоток.
Фляжка пустая летит вдоль шоссе.
– Мы остались одни?
– Не одни мы остались.
– Пинается?
– Выжил, черт.
– Нахрен, сдохните оба!
Скинул лямками в сток карбюраторных мыл —
и в распыл.

Люблю гонки,
лохматых лохов на старте,
кто верит в дизель феррари,
в сердца закопченных машин,
крутых блондинов
с танцующими желваками, —
широкие лапы способны
девичьи бедра прикрыть.
Не о фиговых листочках.
Долой даже плавки!
Старт!
Жми на газ!