Алексей Покотилов - Туча летучая. Стихи

Рояль блестел и зубоскалил —
Топорщил клавиш твёрдый мел,
Качался видимостью скальной,
Слегка постанывал и пел.
Партер завис на беглых пальцах,
Струнящий зев втянул балкон:
Берлин, Париж, Рим, Вена, Зальцбург…
Затем – игла и граммофон.
И дальше – дольше, дольше, дольше…
До оцифровки в ноолист.
И вот Шопен – уже не Польша,
Уже – не Венгрия и Лист,
Уже и Моцарт – не от Вены,
Всех ноосфера приняла.
Рояль, коленопреклоненно,
Их свет струнит в наши тела.

За что вы любите стихи,
В ладони принимая книгу?
Их рифмы мнут из чепухи
И выпускают в лист на выгул,
Заимствуя, слепив своим,
Дом с заколоченной собакой,
Перед которым мы стоим,
Чтобы беспомощно поплакать.
Или возносим тот гормон,
Что лет в пятнадцать всем вещает,
Премьерным делая прогон
Борьбы с налобными прыщами.
За что Вы любите стихи,
Проглаживая ногтем строчки?
Там, на рассвете петухи
И свет от девичьей сорочки,
Как тайна от себя самой,
Почти пропетая гортанно,
А сердце отдано в раскрой
И никогда сгореть – не рано.
Ну а добравшись до вершин
Трухлявых лет, где – всё едино,
Самозабвеннейше вершим
С самим собою поединок.
И это всё – в стихи, в стихи,
В того – напрягшегося ухом,
Рифмотягучесть чепухи
Влетит певучегласным духом.

В твоей покорной наготе,
Земли раздумчивая сила
Нам сообщает, что мы те,
Кого являться не просила.
В кругу растений и зверей,
Между водой и облаками,
Даже спасительный хорей
Надёжно стиснут желваками.
Быть может молнии удар —
Забота от Ильи Пророка —
Нам возвратит природный дар,
Запечатлевшийся в барокко
И ренессансе, и богах
Цветущей Греции и Рима?
Как на взъерошенных бегах
Вся красота несётся мимо
И тает в женской наготе,
Вплетая тень в телесный трепет.
Странноприимно мы – не те,
Но время нас пока что терпит,
Сжимаясь, просто принимая —
Всё ждёт, когда мы пропадём.
Нам почва – масса не немая,
Пока спасаемы зверьём.

Чем старше, тем спина круглей,
Взгляд направляя долу,
Идущий, кто среди людей,
Кто путь прокладывает к дому,
Кто с континентами кружит
В призыве слов и правил,
Тот – среди всех, тот – Вечный жид,
Так уж Господь управил.

Тяжёлый сон меня сжимает в атом,
Выталкивает из цветного сна —
То ли пророчество, то ли расплата,
То ли восторженность, то ли вина.
Как не мечтать и не слагать легенды,
Когда зима семь месяцев в году!
А сон во сне другому сну поведал,
Что я уже к четвёртому бреду.
Матрёшка не моих событий
Меня морочит явью голограмм —
То я везде, а то везде забыт я,
Перетекая в красочный бедлам.
Кто проживает мои ночи?
Кто правит моим сонным днём?
Кто всё закончит: скосит или сточит
Ствол, убедив стать легендарным пнём,
Как и меня – перелопатив в атом
И поместив в куски чужого сна?
Его восторги, и его расплата —
Всё не моё и не моя вина.
А где же я?
Где я потом пребуду?
В пространстве радостном или пустом?
Пока сгребаю сны в большую груду.
Возможно, кто-то разгребёт потом.

В протянутой руке
Твои ключи от дома:
Уходишь налегке.
Как это мне знакомо!
Осенний перехлёст
Светотенями ветра,
На нас глядящий дрозд
Почти что с полуметра,
С луча слетевший лист
На горб лежащей сумки…
День – карикатурист,
Минуты – передумки.
Ключи я не возьму,
Возьму тебя и сумку —
Вручу нас одному
Кривому переулку,
Да вздрогнувшим дверям,
Тебя впустившим просто
В тепло притихших драм —
На наш зелёный остров.

Вперёд, назад
К зовущему «вчера» —
В хрустящий сад
Адамова ребра.
Беги, замри
От сложностей простых,
На раз-два-три
Замажь свои холсты
И утони
На камне там, где мель,
Там, где огни
Бронзительно Клодель
Вонзила, мчась
Всегда назад вперёд
В столетний час —
Где страсти горек мёд.

Однажды, отринув заботы,
В объятиях дрёмного бреда,
Спрошу я у зеркала: «Что ты
Являешь сердитого деда?
Мы что-то с тобой упустили.
Мы что-то с тобой проморгали.
А жить нам в дряхлеющем стиле —
Прилично, пожалуй – едва ли».
Холодным махну пистолетом
Туда, где скрывается сердце
И будут разрывно пропеты
От запаха пороха герцы.
И зеркало станет прозрачным,
Не будет показывать кто ты.
Не буду я рамой захвачен,
Не будет стеклянной заботы:
Я рухну в зеркальные дали,
Взлетев к ускользающей тризне,
Чтоб больше мы в них не видали
Собой отражённые жизни.

Я тебя целовал,
Ты себя отдавала.
А потом был вокзал,
Безысходность вокзала.
Было всё нипочём —
Нас гудком обвенчали,
Развернулась плечом
У меня за плечами…
Я тебя не бранил,
Ты меня не бранила.
Я тебя обронил,
Ты меня обронила.
Я тебя призывал.
Ты меня призывала.
Но оглохший вокзал,
Не вернул нам вокзала.

Вот и осень подмела
Наши летние дела —
Захламила, зажелтила,
Превратила в слово «было».
Перемяла, залила,
Наши жаркие тела
Остудила, устыдила,
Превратила в слово «было».
Впереди – снега зимы:
Мы забудем слово «мы»
До взлохмаченного лета,
Чтобы снова вспомнить это,
Зарекаясь от зимы,
Заикаясь словом «мы».
Пригласим на вечер лето —
Унесёмся в наше «это»,
Как уносится сейчас
Этот наш осенний час.

Средневековое нытьё
Средневековых инструментов,
Свинцовых красок забытьё —
Вдыхает ренессансный ментор;
Фортепиано, увенчав
Собой созвучия вершину,
Своим доверившись речам,
Себя сегодня завершило:
Нам верится, что это мы
Труды и муки наверстали.
Но всё в Ковчеге от кормы —
Давно разъято на детали
И пересыпано в веках
В намёках целостных значений,
Где гений – озарённый прах,
Где прах – рождающийся гений.

Лицо – не моё и слова – не мои
Влетели в стекло объектива:
Давно зашифрован в чужие слои,
Неузнанный в месте разрыва.
Уткнувшись в углы, у меня за спиной,
Дома приседают от лени,
Под солнцем стекают стена за стеной,
И тают в сияющей пене.
В ушах хохотнул украинский язык —
Смешливо подпорченный русский;
Похоже, на фото мой юный двойник
И полные девичьи блузки,
Страшатся вчерашнее перешагнуть,
Растаять,
размыться,
стереться,
Чтоб жёлто-ползущая едкая муть
Собой не накрыла и сердце.