Андрей Валентинов - Ловля ветра

Крепко пили вчера — нынче я завязал.
Стал язык, как кора — нынче я завязал.
Звон будильника. Утро. Плетусь умываться.
На работу пора — нынче я завязал.

Omnis transit. Вот деньги подходят к концу.
Все труднее теперь подступиться к винцу.
Может друг навестит и «зеленых» подкинет.
Ну, а нет — подзаймем. Нам грустить не к лицу.

Вижу призрак опять — наливай, наливай!
Надо дозу принять — наливай, наливай!
Подступает ко мне и рукой бледной манит…
Этим нас не пронять — наливай, наливай!

Храм недвижен и тих в ярком свете луны.
Темен вход, и войти мы туда не вольны.
Сколько лет я хочу разгадать его тайну!
Но молчит мертвый храм среди Мертвой Cтраны.

Город спит под холодной недоброй луной.
Как и раньше, сидим мы за старой стеной.
Нет, обман! Все — обман! Мы с тобой не встречались!
Ты знакома не мне. Ты была не со мной.

Я к лицу твоему прикасаюсь рукой.
Холод кожи, а в сердце — недвижный покой.
Если что-то и спит — не найдешь, не разбудишь.
Просто встретились тени над Летой-рекой.

Общий снимок — подводим работе итог.
Наш фотограф сегодня серьезен и строг.
Мы застыли. «Снимаю!» Щелчок, словно выстрел.
Нашей маленькой вечности пройден порог.

Херсонес — город диких собак и ежей.
Здесь ночами чужих умыкают мужей.
Раз — и нету бедняги. Супруга горюет
И себе в утешение ищет пажей.

Херсонесский разврат омерзительно туп.
Словно ешь на обед с мылом сваренный суп.
Лучше — пить. Этикетка корабликом манит.
Уплывет на нем тот, кто нетрезв и неглуп.

Боль по сердцу ударит — закончен сезон.
Даже спирт не дурманит — закончен сезон.
Пусто, пусто вокруг. Через год мы вернемся.
Ну, а может… Кто знает? Закончен сезон.

Мы на этих развалинах тратим года.
Сколько вбито в проклятую землю труда!
Херсонес! Забираешь ты силы и души!
А взамен что даешь? Ничего! Никогда!

Знаю имя болезни моей — Херсонес.
Прожил я как в бреду тридцать дней, Херсонес.
Я очнулся. Закончилась старая сказка.
Ты лишь груда дурацких камней, Херсонес!

Здесь бессмысленно дружбы искать фронтовой.
Мы расходимся, только закончился бой.
Шумный Харьков. Кивнем еле-еле при встрече
И забудем на год. Это нам не впервой.

Херсонесская боль. Тост последний — до дна.
Кружку в сторону — больше она не нужна.
Поскорей на вокзал! Чтоб забылся навеки
Полуостров теней — эта злая страна.

Нет прошлого и будущего нет,
А в настоящем только ловишь ветер.
И ни к чему теперь писать сонет,
Гадая, для чего живешь на свете.

Над нами тьма, а что за тьмой встает?
Насколько близок тот предел недальный,
Где беспощадный свет в глаза нам бьет,
Где ждет нас миг короткий и прощальный.

Проклятый ветер! Перестань кружить!
Не надо счастья — только бы дожить,
Всего лишь миг прощенья и покоя!

Кого прошу? Надежда чудака!..
Мой голос тих и неверна рука —
Сжимаю пальцы — ветер под рукою…

И ясному солнцу,
И светлой луне

В мире
Покоя нет!

Ли Бо

И ясному солнцу,
И светлой луне

В мире
Покоя нет…

Я мчался
На белом китайском коне

И сотня
За мною вслед.

Настигнуть врагов
Повелел нам каган,

Скакали мы
Долгих пять дней,

Ударами пяток
Терзая бока

Хрипящих
Усталых коней.

Шестой день —
Настигли!

Ковыль белый
Цвел…

Атаки
Не ждали они.

И я из-за солнца
Отряд свой повел,

Чтоб нас
Распознать не смогли.

Их воинов саблями
Кончили всех,

И кровь
Запеклась на траве.

А хану я голову
Саблей отсек

И бросил
В курджум при седле.

Вернулись мы,
Вражье добро поделив,

В крови все
От доблестных ран.

К шатру золотому
С победой пришли,

И дал нам награду
Каган.

— Mais c'est une revolt?!
— Non, Sir, c'est la Revolutoin!

Государь!
Чернь обезумела,
гвардия бежит
и все,
все —
закон,
порядок
и священные принципы —
сметено и смешано с грязью!
Лавочники кричат о равенстве и братстве
и пляшут свою дьявольскую карманьолу
на пылающих улицах.
Безбожники закрывают храмы,
словно Антихрист уже на пороге.
Ведь это же конец!
Конец!

Citoyenne!
La Revolution a devenu folle!
Danton

Граждане!
Революция сошла с ума!
Ее глаза залиты кровью.
Робеспьер!
Вчера ты не хотел снять сотню голов,
а сегодня рубишь тысячи,
не понимая,
что кровь рождает кровь.
Граждане!
Вы пляшете вокруг гильотины,
будто смерть ваших братьев —
праздник для Франции.
Опомнитесь!
Вы убиваете друг друга,
а враги греют руки у ваших костров,
радуясь,
что вы обезглавливаете Революцию!
Остановитесь!
Иначе конец!
Конец!

А ведь завидуешь!
Все-таки завидуешь
молодому худощавому генералу,
бегущему с опаленным знаменем
по Аркольскому мосту.
Завидуешь,
хотя и знаешь,
что впереди у него будет много крови
и гранитный утес
в самом конце.
Но у этого человека
был в жизни Аркольский мост.
А у нас,
живущих в покое и тишине,
было так,
чтобы знамя в руках,
картечь в лицо
и лазурное небо Италии
над головой в смятой треуголке?

Шевалье… Голубой, словно небо, мундир.
Голубые гусары — не шутка!
Эскадрон наш в атаку повел командир
В ранний час, лишь сыграли побудку.
Славный рейд! Мы ворвались, сметя караул,
Перебили у пушек расчеты.
Кто дремал, тот навеки в то утро уснул,
А бежавших кончали с налета.
Был приказ — всех рубить — и трава не расти!
Не щадили и пленных не брали…
Был исполнен приказ. Но обратно уйти
Не пришлось. Нас уже ожидали.
Половину картечь перебила в упор,
Остальных размели кирасиры.
И на вспаханном поле лежал эскадрон,
Бросив в грязь голубые мундиры.
И сегодня над нами ромашки цветут.
Позабыты бои и пожары…
И в атаку уже никогда не пойдут
Шевалье. Голубые гусары.