Анна Митрофанова - Литературный оверлок. Выпуск №1 / 2018

«Сынок, ты что не садишься? Как „не устал“. Ходили в такую даль. Эта тебя соблазнила в село идти?»

Тяжело дышалось. «Зачем?», – спрашивала. «У тебя руки трясутся, давай я налью», – просила. «Говори всё, как есть. По телефону опять меня будешь спрашивать про мужиков», – говорила ей. И ещё что-то говорила, и злилась. А она не слышала меня. Больше, чем обычно, была кем-то – не собой. Больше, чем обычно, я не узнавала её. И, в то же время, открывалось иное. Маленькая, согнувшаяся, совсем ребёнок. Один глаз не видит. Ноги еле ходят. Ей страшно. И одиноко. Я ведь никогда не видела бабушку. Но злость, отчуждённость – пересиливали меня. Так мы и смотрели друг на друга, не видя.

«Почему не ешь? Почему нет аппетита? Ты чего расстроена? Что школу нынче пропустила?»

«Тебе, сынок, не надо на работу ходить, а ей-то в университет».

Начавшаяся метель мотала нас из стороны в сторону, пока шли до автовокзала. Он держал меня за руку, чтобы не упала на своей скользкой подошве. Автобус до города отходил через час. Мы не знали, как проживём этот и следующий день.

– Хватит орать, – ласково обратилась Оля к выкипавшему чайнику. Она опаздывала в институт. Пыталась сохранить в этом городе свой ритм и спокойствие, но всё равно торопилась.

У входа в метро Оля столкнулась с двумя женщинами. Как это здесь часто бывает, они смотрели сквозь неё, видя перед собой лишь конечную цель, к которой направлялись за чем-то, но не человека, встретившегося на пути к ней. Они несколько секунд не могли разойтись – Олю всё ещё воспринимали как что-то прозрачное и эфемерное, или, может быть, как картинку из картона. А она намеренно застыла и наблюдала за слепыми метаниями. Оля услышала обрывки разговора:

– Я думала, это просто выражение такое – перерезало поездом…

– Нет, как есть, разрезало. Говорят, она это от одиночества.

Минув женщин, Оля всё же заторопилась, стремясь, как и они, к цели – на пару. Только лишь через несколько дней это небольшое происшествие всплыло у неё в голове, когда в Интернете она набрела на статью о женщине, бросившейся под поезд. В первый раз женщина ложилась под пассажирский, но её успели вытащить. Отвели в больницу. А потом отпустили. И она легла под товарняк.

Но об этом Оля прочитала гораздо позже. А в то утро она ехала в институт и наблюдала за людьми, спрятавшимися в телефоны. Оля чувствовала, что здесь в ней с каждым днём растёт это желание – спрятаться. Она боялась его. Но ещё больше боялась этих нависающих отовсюду конструкций, голосов. Людей, шагающих сквозь тебя.

В вагон зашли отец и сын, встали поблизости от Оли. Отец нёс рюкзак сына, на котором были изображены дети, держащиеся за руки. Оля мечтала о таком в детстве, но ещё больше – побыть с мамой, которой никогда не бывало дома. Она работала в косметической компании, где и продавали, помимо прочего, такие рюкзаки. Вчера мама звонила ей и среди обычных фраз, которые ничего не значили и были столь функциональны (а может быть и менее), как фраза «передайте, пожалуйста, за проезд», она вдруг сказала:

– Мы с тобой бродяги, Оль.

– Что? Почему?

Оля ухватилась за эти слова и впервые прислушалась к голосу матери, прорвалась через слои ваты, вставшие между ними уже очень давно.

– Бродяги. Ну я на заводе. Ты на сессию уехала. Только бабушка дома осталась. Дом пустует. Нет у нас дома.

– Как ты? – спросила Оля, на этот раз не догадываясь, что может услышать в ответ. Но отвечали то же, что и обычно.

Оля прислушалась к разговору отца и сына.

– Я за этот год впервые на метро еду. Знаешь, сколько денег сэкономил? – говорил сын. Отец одобряюще кивал.

Девушка, сидящая рядом с Олей выбирала шляпу в Интернет-магазине. В метро есть Wi-Fi и можно не смотреть людям в глаза, спокойно разглядывать шляпы.

– Мне вот эта нравится, – сказала Оля девушке и вышла из вагона.

«Тверская энд Чековская стейшн» – проговаривала она про себя всю дорогу до института, наблюдая за идущими навстречу людьми. Каждый день в институте становился для Оли сражением. Щипаешь себя за палец, бьёшь по щекам.

После занятий она поехала к однокурснице, которая боялась зажигать спички. Она всегда пользовалась зажигалкой – страшилась, что не успеет затушить спичку и загорится рука.

– Что ты, Галина Королевишна, в моём возрасте уже не уходят, – ответил Костров, как всегда неуютно чувствуя себя под тяжёлым взглядом Галки.

– Э, не прав ты, Костров. Нет такого возраста, чтоб мужик искать перестал. Ну да ладно. Пострела твоего недавно выгоняла. Посуду мне побил, демонстрацию тут устроил. Вы все, говорит, голытьба, живёте попусту, не понимаете ничего. А до этого стишки свои со сцены читал, читал, а народ музыку просит, ну и освистали. Я его отозвала, говорю, нашёл, где культуру насаждать, сюда не затем идут. Он утих, а потом поднабрал и началось.

– И не говори! Он совсем с ума сошёл, строчит день и ночь, отсылает куда-то, а ему не отвечают. Наболело, видать, – промямлил Костров, вдруг застыдившись поведения сына.

Оля привезла с собой кусок глины. Сначала ничего не получалось. Девочка-без-спичек капризничала: «Не получается». Глина не поддавалась и трескалась, распадалась на куски, не желая приобретать форму. Оля оставила девочку и ушла на кухню. А вернулась в четыре часа тишины. Четыре часа в тишине девочка лепила из глины кита. А потом сказала, и слова её в этой тишине звучали весомо:

– Со мной никогда раньше такого не случалось. Ни одной мысли в голове, ни одной эмоции. Как будто сама глина направляет меня, через мои руки сама обретает форму.

Вечером – снова в метро. Оля стояла рядом со входом и думала о том, что сейчас она спустится туда, а когда приедет в квартиру, где разрешил ей пожить давний друг, неравнодушный к маленьким девочкам, небо уже перестанет быть таким. Её тянуло в тепло, подальше от ветра и холода. Но даже самые поразительные мудилы вот уже второй день этого месяца выходили из метро, смотрели на небо и возвращались к себе. А небо, неповторимо чистое, дарило просто так, ни за что, свою любовь и красоту. И уженемудилы думали:

«И мне, и мне дарит. Ну может не такой уж я и мудила?» И спускались в метро, потому что надо идти. И Оля спускалась, выдыхая пар на раскрасневшиеся замёрзшие пальцы. Ждала поезда. «А что будет, если я сейчас столкну эту женщину с перрона?» – думала, пока не приехал поезд. Казалось, он едет немыслимо быстро. Здесь не с чем было сравнить, вместо неба – бетон.

А небо уже стало переспевшим яблоком, на мякоти которого отпечатался рисунок ярко красной кожицы, когда Оля вышла из метро на чужой станции – до своей было ещё минут сорок. Она болталась там до первых двух звёзд. Наблюдала за людьми с пакетами, проходящими мимо супермаркета.