Анна Митрофанова - Литературный оверлок. Выпуск №1 / 2018

– Пап, когда у тебя будет пять тысяч, мы вернёмся сюда, купим всё-всё, и тогда нам дадут целых двенадцать прилипал, – мальчик дёргал за руку мужчину с пакетом, из которого всё лезло наружу.

Папа улыбался.

Оля подумала, что пора бы уже спускаться в метро, и за тем ощутила и холод, и ветер, и свою дрожь. Она прибавила шагу, как вдруг увидела незамеченную до того Проходную №3. Может быть, Оля скользила взглядом по этим дверям и раньше, но не замечала нарисованного на них потёкшей краской дерева. Заметив его, она увидела и, чуть выше, вывеску – Кофейня «Дядька» – с эмблемой безликого бородатого человека, курящего трубку.

Она зашла в двери Проходной и остановилась, прислушиваясь. Из глубины раздавался барабанный бой. Эти звуки привели её в закуток, бывший кофейней – частичку бывшего электронного завода, в котором сейчас обитали музыканты, фотографы и другие -ы, мастерящие что-то своими руками. Пахло теплом. Посреди кофейни, на стенах которой висели работы мастеров, на барном стуле сидел полуседеющий, но, конечно, по-модному, парень с хвостиком на голове. С закрытыми глазами он играл на кахоне.

Они долго бродили по лесу. Оле казалось, что эта тропа когда-нибудь закончится. Солнце опустилось за холмы, и Оля узнала от него, что по этой дороге можно идти ещё тысячу километров. Листья, облетевшие с деревьев, пахли по-разному. Одни – яблоками с корицей, другие – персиками. Она нашла огромный кленовый лист, на котором вырисовывалось огненное дерево, растущее на огненной планете. Она разглядывала эту картину и думала, что любое искусство, каким прекрасным бы оно ни было, не сравнится с этим кленовым листом. Она поднесла лист к его голове и сказала – «Ты принц осени». Глаза – осеннее небо, то ясное, голубое, то пересечённое серыми бесформенными облаками. А потом они набрели на перо огромной птицы и камень, похожий на медиатор.

– Что?

Кахонист перестал играть и открыл глаза. Оля развела руками.

– Я в марафоне по йоге участвую. Сейчас время медитации, – сказал он, и Оля по инерции кивнула. После этого всё вокруг задвигалось, завертелось. Кахонист включил музыку на магнитофоне, стилизованном под радио из прошлого века, побежал за стойку, затараторил:

– Знаешь, что уже изобрели очки виртуальной реальности? Только стоят они очень дорого. Друг копит. Я ему говорю – я бы лучше на эти деньги в Индию съездил… А он отвечает – в этих очках можно побывать не только в Индии, но и вообще где угодно.

Йога, фирменный кофе с апельсинами – кахонист ронял слова на барную стойку, стойка вбирала их в себя. Оля молчала. Посреди этого шума вообще было очень тихо.

А ночью Оле приснился сон – будто бы она едет в метро с бабушкой и мамой. Бабушка держит её голову на коленях, гладит, но вскоре выходит из поезда. Оля с мамой быстро понимают, что ехали домой, а попали на какую-то неверную ветку. Никак не могут вспомнить название станции, куда нужно попасть. Выходят из поезда, и мама бегает по станции, закрывая лицо. «Что случилось?» – спрашивает Оля. «Я боюсь этой ведьмы», – отвечает мама. Оля подходит к женщине, стоящей посреди станции. У неё изуродовано лицо, но посреди него – огромные ясные зелёные глаза. «Я давно за вами слежу, – осторожно, даже смущаясь, говорит она, наклонившись к Олиному уху. – Мне кажется, вы ездите по кругу». Женщина улыбается. Оля поворачивается, чтобы сказать маме, что «ведьма» совсем не страшная, но видит её лицо за стеклом отъезжающего вагона.

Поезд с неестественной быстротой уносил Олю в кофейню. Рядом, дрыгаясь, сидели девушки в колготках. Они ехали в клуб. Смотря друг на друга, пели что-то про деток и секс, красные губы кривились. Одна из них посматривала на Олю, замечая, что та наблюдает за ней, и как будто старалась ещё больше. Оля подумала, что было бы очень глупо умереть в этом поезде с этими девушками.

Оля узнала график Санчеса – так представился бариста – и приходила почти каждый раз, когда он был на работе. Это чудо – встретить человека, с которым ты перестаёшь думать. Она рассказывала Санчесу, что про себя зовёт его Матфеем, а он смеялся. В Матфея она смотрела, как в небо. Она знала, что нужен ей здесь не Санчес, а его музыка, неуловимая и тем прекрасная. Её не нужно было порабощать, как она привыкла. Не теперь – теперь ей было ясно, что цветы не обязательно срывать для того, чтобы наслаждаться их красотой.

Однажды в кофейне появилась Маша. Она бесконечно, как и Санчес, тараторила, вряд ли помня свои слова, пылью оседающие на барную стойку. Оля не могла уцепиться за взгляд Санчеса, и уголки её губ дрожали.

– Вы так пристально на нас смотрите. Что-то такое типа философское в вашем взгляде, – сказала Маша, брови с любопытством приподнялись над большими не накрашенными детскими глазами. Оля засмеялась. С этого момента что-то внутри неё расжалось. Она снова была дома.

– Из-за этой музыки мне кажется, что мы в каком-то шоу, вроде «Вечернего Урганта». Твой друг со второго расстроил меня. Спросил, что я здесь делаю. Почему не занимаюсь тем, чем хочу, – рассказывала Маша, оказавшаяся студенткой-архитектором. – А что вы пишете? Что-нибудь футуристическое?

– Ское.

Уже совсем стемнело, когда они дошли до железной дороги. По этому пути в сумерках было проще добраться до посёлка. Проехал поезд. Эта несущаяся железяка, в сущности, была сейчас вне жизни. Сколько раз она видела из окна поезда разных людей, бродящих вдоль железной дороги. Они – жили, а Оля как будто бы уже нет.

Они залезли в бетонную трубу под железной дорогой и запели. Их песня без слов, состояла из звуков, резонирующих с бетонными стенами. В круглое отверстие домика, в котором они оказались, было видно колыхавшуюся траву, отбивающуюся от наступавшей ночи. Им предстояла долгая дорога.

– Олькин? – встревоженно. Санчес смотрел на Олю. Неторопливо она заново узнавала это лицо. Да, это был Матфей. А она была Олей. А Маша пошла на второй за ключами, чтобы закрыть кофейню.

– У нас в семье всё время все болтают, не принято молчать. Никогда не бывает тишины. А с тобой я могу молчать, молча смотреть тебе в глаза. Это удивительно. Я не понимаю, что чувствую к тебе. Как будто что-то внутри никак не может определиться. То ли романтику, то ли дружбу, то ли похоть…

– Представь, если бы небо раздумывало о том, что к нам чувствовать.

В первый раз Оля осталась в кофейне до самого закрытия. Несколько часов молчаливого наблюдения и безмыслия. Они с Машей съели яблоко на брудершафт, а потом вместе подмели пол и выкинули мусор. Посчитали остатки сиропов и тетрапаков молока. Она была так наполнена этими простыми действиями и благодарностью за них. Это место стало здесь её первым домом.

Оля вместе с Машей и Санчесом спустилась в метро. Она всё больше влюблялась в Машу – красота, увиденная ей в Матфее, освещала всё вокруг. И Машино лицо осветило, и саму Олю. Она схватила их, стоящих на эскалаторе, за руки.