Артем Волчий - «Златою злостью ватник подпоясав…»

Ты на брегу стоял; и густо шевелились волны.
И море плакало, и плакал океан,
Ты не просил ни у кого своей короны.
Ты сам своё по праву взял.

Ты на брегу стоял; шумело небо дикое.
Грозою билось в огненный Восток.
Мерещилось тебе опять безликое
Ристалище раскинутых дорог.

Ты на брегу стоял; погибший, не убитый.
Ты ведал про остовы кораблей,
И трупы, – армии, твоей рукой разбитые,
Среди песков, среди лесов, среди полей.

Ты на брегу стоял…
О, знал ли ты, что двести лет пройдёт,
И, сидя пред неведомой машиной,
Твой путь ещё хоть кто-то воспоёт
Из той страны, тебе – «непобедимой»?…

Ты мнил своей стране велико бремя,
Что славой вознесётся среди звёзд!
А знал ли ты, что в это время,
Мигрант пересекал Аркольский мост?…

С печальным вздохом обернёшься ты; опять
Идти в садов усадьбы заточенье.
Тебе бы – где-то Там маршировать,
И кровью вен чертить макет сраженья.

Уверенной походкой, мёртвый, но живой,
Ты шёл меж древ, и вновь осознавал,
Как много ты оставил за собой,
Как много за собой – Не оставлял.

Ты – патриот, каких на свете мало.
Да, ты любил себя, но все любить себя должны.
А ведь история так глупо посмеялась…
Какое там – мышьяк!…
Тебя убили мы.

На место!
Я не давал вам права отходить!
Дышать я права тоже не давал,
И не давал святого права Жить,
И отнимать его я прав не ожидал.

Стоять!
Лицом к стене; я вижу ваши руки —
Души кроваво-красной отраженье!
Вы скольких обрекли уже на муки,
Чтоб обрести минутно наслажденье?!

Закрыть глаза!
Увы, у вас они всегда закрыты —
Иначе как возможно смертью жить?!
Какою мрачной пеленой они покрыты,
Какого беса содрогается в вас прыть?

Молчать!
Не надо сотни новых оправданий:
«Я не хотел!», «Не я!», «О, пощади!»,
Вонзится в вас железом зло страданий,
Что причиняли без раздумья вы в пути.

Ни шагу, ни движенья!
Вам нет пути назад; ни злата звон,
Ни льстивые слова вам не помогут!

Звучит один приказ: «Открыть огонь!»,
И души на расстрел взлетели к Богу.

Мне хочется схватить руками вас за шеи,
Глупцов, сидящих в комнатах из злата,
И кинуть вас в горящие траншеи,
Где жар подобен пламени из ада,
Где люди лучше вас во всяких отношеньях
Гибнут из-за ваших игр в власть;
Вы их заставили забыть мечты и страсть,
Сменивши жизни вкус на гарь сраженья.

У каждого из них была мечта,
У каждого – отец и мать. И любящий родитель
Их дома ждёт, а дома – пустота,
Ведь так пуста без сына их обитель…
А вам бы лишь игра средневековья,
А вам бы лишь серебряные троны,
Где серебро – лишь лживые поклоны
И каждый жизни миг облит развратной кровью.

Во мне вскипает жажда ваши души
Огнём артиллерийским пережечь;
Чтоб навсегда вонзился в ваши уши
Снарядов звук, пред тем, как снова лечь
Пошли бы вы в прохладные постели,
Где пух одеял – хоть чей-нибудь, да прах,
Да и кровать стоит на чьих-нибудь костях,
Погибших в этой адовой метели.

Не буду спрашивать я вас, кто правит вами,
Кто ваши бесы, демоны и боги —
Вы скроетесь за лживыми словами,
Ведь боги ваши – ваши же пороки.
И кончится ваш век насмешкою презренной,
От всех, кто дорог вам…

Хотя, кто может быть вам дорог?
Эмоций нить скакнёт по переменной,
И вновь, ухмылкой скрытый лицемерной
Любой из вас, как старый образ лжи,
Под градом лживых слёз и лживых воспеваний,
Под радость новых и под новых прогибанье,
Под этою железною стеною,
Сопровождаемый глупца прощальным воем,
И лицемера слов красивых и покойных,
Уйдёт в последний путь, которого достоин,
На корабле, моря из крови бороздящем,
Идущем вечно вниз, к давно уже пропащим,
И мертвецы, достойные лишь ада —
Ему теперь друзья… достойная награда.

На кладбище заснеженном столпились сосны. Мёртвые
не шепчут им облезлые слова свои истёртые
и не поют про чёрное, а только пляшут; белым
одьялом вечный сон им для плясок онемелых.

На кладбище заснеженном бьёт небо пьяный колокол,
из пыльных облаков и дыма наспех кем-то сколотый,
и отбивает дни меж тем, чьё имя вгрызлось в камень
и тем, кто перед ним стоит, поправ весь мир ногами.

Россия над землёй моей, Россия под землёй моей.
Так повелось давным-давно, еще с какой-то той поры,
как сосны эти взвысились, чернее солнце трогая,
а мёртвецы в гробы вгрызл и сь, копая тропы к Богу.

Государь! мне пришло письмо.
В нем пишут, что вы – и тварь, и сволочь,
и сверкающих глаз стекло
обещает вас свергнуть в полночь,
судную полночь. Государь! судный день —
вдалеке. Рассудить человека – рано. Люду
позволено все говорить. Это затмение —
рваная рана. Солнце исчезло повсюду,
и только луна прельщает безумством. Каждый
вдруг вбил себе в голову, что он не каждый,
привил голоску своему и важность,
и горечь, и крик, позабыв, что слаженней
работает схожесть частей, а не их
обратность самим себе. Государь!
вы – политик. С буквы большой – Вам,
по причине этой, чужда всякая божья тварь
с любовью их к дамам, любовью к домам.
Вы – лидер. Руки, по воле судьбы предводителя,
красным флагом обернуты, в первую очередь,
ваши. И вам его – то ли не скинуть, а то ли вы свыклись,
дочерна выкрасив сердце и добела – проповедь,
но это уже неважно. Государь! письмо ожидает
ответа – незамедлительного. Я ваш придворный поэт, потому,
облекая рифмой и элегантностью смысла, сжигаю
ваши другие ответы такому письму.
Не поймите неправильно, о, Государь! вы умны,
вы правы, и скажете правильно все, да только
ваш ответ – лишь на суд их ухмылки, ведь розовы сны
тех, кто пишут Вождю про проеденный молью
оплот человечьих свобод, али нрав политических игр. Они,
погрузившись в свои мирки, меж идиллий сверша
путешествия, не понимают ни мира сего вообще, ни
того, как ужасно корява мучеников душа. Не спеша,
они пишут и пишут. Судят и судят. Судят и пишут про что-то,
что выше их; значит, естественно, все контролирует!
Нет! – срываюсь ответом на их бредятину, бью себя по лбу блокнотом,
словами, в надежде пропустить мат, жонглирую,
и пускаю их дальше. Мой Вождь!
мне противно их слушать, хотя даже им
не пожелал бы я смерти, ибо
жалко слышать их выкрики; жалко другим, —
их мамам, к примеру, – захлопывать эту книгу
человеческой жизни. Жизни родной, пусть и глупой;
жизни, не стоящей ничего, но стоящей… в общем смысле.
Эта жизнь прогудит песнопенье в испорченный рупор,
и вдруг – изыди!… и пёс черно-белый рыщет, рыщет…
Государь! я против войны, вы знаете. Так же, я против
крови, крови любой, даже крови врага. Но в условиях
обороны, история нас, призраков, заключённых в сем мире плотью,
толкает лить кровь. К сожалению – ради новой крови.
Государь… в условиях этой войны, чей холод
прожег в моём сердце ребячьем не то чтоб дыру, но целый космос,
заявляю вам: буду служить вам, пока исколот
не буду мечами – сталью, или какой-то любовной оспой,
ибо лучше вас, Государь, не придумать стране, да и миру, —
в громады пластмассы нырнувшего вниз головою, зная
что дно, острое дно, близко, что многие дыры
в твоей голове – это очень надолго. Государь, я
даю из рук в руки вам это письмо. Это – уже моё.
вы, поднимаясь со стула, жмете мне руку. А мне
становится вдруг противно, от осознания, что всё,
чего мы достигнем с вами, сгорит в огне. Или нет?…