Катерина Комиссарова - Марина и Анна. Лирика

Пускай повисит как брошина.

Степан Сабуров

Где-то больше года прошло.

Я остыл и вызрел, как коричневая хурма,

Не в сезон дороже.

Я погряз в почти утопическом эскапизме,

Я и сам становлюсь практически невозможен.

Друг, печальный клоун, вышел в тираж и запил,

Он и так грешил, но теперь уже безвозвратно.

Жизнь всё так же покрыта россыпью бурых крапин —

Никогда не поймёшь:

в веснушках ли, в трупных пятнах.

Завязал с кролями, начал распиливать женщин —

У меня от истошных воплей внизу мурашки.

Я настолько прежней бытностью обесчещен,

Что, наверное, мне уже ничего не страшно.

Я почти забыл о влюбленности и о страхе,

Что к моим вещам прикоснётся рука чужая.

Я себя,

и её,

и его посылаю на ***,

и отныне убогих больше не обижаю.

Я опилками посыпаю главу, и плачу

Оттого, что я независимый и беспечный,

Словно вся вселенная с парой коньков в придачу

У меня сложилась в глупое слово «вечность».

Друг вчера обрёл просветление и сказал мне,

Что на этом свете трезвость невыносима.

Боже любит юродивых.

Он собирает залы,

заставляя нас верить в нашу неотразимость.

2013

МЫЛЬНАЯ ОПЕРА

Супруг заставляет бриться и быть женой:

Снимай, говорит, корсет и неси мне ужин.

Мы – всё колесим по стране вместе с цирком, но

Какого-то лешего вышло, что он мне сужен.

Нагнул меня над лоханью с его бельём —

Джаст бизнесс – стирай, мол, тряпки и не гугукай.

Дружки его – сплошь похабники и жульё.

Я дважды пыталась вешаться, но супругу

Везло, и он дважды выдергивал из петли.

Слезай, говорил, жена, и пожрать неси мне.

Я знала любовь, что в уголь испепелит,

Но так и не ведала, как это – ночью зимней

Руками синюшными крепко узлы вязать.

Нет места в грудине ни чудесам, ни чувствам.

А то, что я отчебучила год назад, —

Выходит, только – искусство ради искусства.

Я бреюсь и проклинаю весь белый свет.

И близкая перспектива навряд ли греет.

Мой суженый скоро будет звездой в Москве,

А я однозначно в мыльной воде сопрею.

2013

ПОСЛЕДНИМ И ПЕРВЫМ

к утру тяжелым сном забывшись

ты видишь словно наяву

ту настоящую в прошедшем

с которой будущего нет

andievb

ну и как тебе отвращение перед грязью?

не подташнивает, не болит по утрам печёнка?

не смущает существование явной связи

изначальной несвязности этих твоих ночёвок

с охромевшей нежностью – с дуростью беззаботных?

с одиночеством, вознесённым до абсолюта?

ночью мартовской лютой не хочется ли чего-то,

просто созданного для пухлости и уюта?

ухмыляешься… прячешь шею воротниками.

ты воняешь, почти как прачка или свинарка.

будь ты проклят, когда коснёшься меня руками!

и сарказмы твои мне, что мертвецу припарки.

будь ты проклят за то, что вышел живым из круга,

словно мужнины кошки, бегущие через пламя.

нам бы впору было перестрелять друг друга

и не знать, что за жизнь проходит в таком бедламе.

где же чудо, а? растерял по дороге что ли

шляпы, карты свои, разрисованный ты обманщик?

всё построено на уловках твоих и фальши —

что ты знаешь о боли?

что я знаю о боли? боль затмевает разум.

на ладонях – смотри – проступают к утру стигматы.

я, наверное, и поныне люблю, заразу,

так, что хочется пить, курить и ругаться матом.

так люблю, что, наверно, взял бы и задушил бы,

вырвал сердце и продал душу любому бесу…

я учился вставать с колен и терпеть ушибы,

я пытался взывать хоть к чьему-нибудь интересу,

потому что негоже помнить тебя, негоже.

будь ты проклят, когда коснёшься меня руками…

но я верно умру от счастья, когда, быть может,

ты последним

и первым

поднимешь и бросишь камень.

2013

ПОГРЕБАЛЬНОЕ ПИРШЕСТВО ЦВЕТА И ЗАПАХА

он смешал горючий коктейль

из шафрана,

из жгучего перца,

из молока звёздной кобылицы,

из пепла.

он в землю Испании лёг, как в постель,

так рано, рано…

свинцовая спица в сердце.

он долго не мог уснуть:

скажите же, что ему снится?

сухие ветры?

кувшин с медяками? рваная рана

тёмного неба?

город цыган,

что мирно дремлет в зелёных

огнях?

он лёг в постель слишком рано,

но помнил,

я знаю, помнил запах хлеба,

пропахший мускусом балаган,

что он нанизал с пелёнок

на острие дня…

его звали… как его звали?

Федерико?

Гарсия?

Лорка? Поэт?

он упал на красное покрывало

без единого крика,

думал… нелепо, красиво…

небо, трава, свет…

он смешал прохладный коктейль

из Мадрида,

из Кадакеса,

из родной Гренады,

соткал ковёр.

четыре луны, соловей…

кто-то сказал: «он **дор!».

такая вот вышла пьеса:

расстрелян поэт, беснуется стадо,

цедит гомофобский вздор.

апельсиновой рощи тень,

солнце идёт

усталым пилигримом,

шаркает подошвами,

мнёт травяной покров.

подальше от городских стен,

от справедливых высот,

в тень апельсинов…

тяжкая ноша —

к целой стране любовь.

тяжкая ноша – боль за страну,

за эти цыганские песни

за оливы,

за бешеный

бег взмыленных коней.

кто-то другой подойдёт к окну,

кто-то менее честный,

до слёз правдивый —

утешит

братьев, сестёр, матерей.

кто-то всхлипнет,

вскрикнет,

напишет тысячи строк и картин.

а сердце —

не покроется коркой…

голос хриплый,

терракотой светятся лики —

он такой один,

(с солью и перцем):

Федерико!

Гарсия!

Лорка!

2009

МАРГАРИТА

Ты без шляпки – кудряшки завиты,

Пальцам клетка перчаток тесна.

Маргарита, моя Маргарита,

Отчего ты сегодня грустна?

В пальцах – модная сигарета,

И над нею – жемчужный дымок.

Романсеро поёт до рассвета,

А наутро он взводит курок.

Цедишь жизнь, будто крепкий напиток,

Капля к капле, считаешь часы.

Маргарита, ты здесь, Маргарита?

Под предательским светом косым?

Это ты… не играешь, не плачешь,

Не прощаешь ни лжи, ни измен,

И от взглядов пытливых не прячешь

Под глазами бессонницы тень.

Смотришь в сердце – а сердце разбито,

В нем чужая не теплится жизнь.

Маргарита, прости, Маргарита,

И на гения зла не держи.

Выпей залпом, не чокаясь, стоя,

Как бы горек тот не был глоток.

Завтра будет объявлен героем

Тот, кто первым нажал на курок.

Всё зашьётся – суровою ниткой…

Всё проходит: и боль, и печаль.

Маргарита, прощай, Маргарита,

Лишь предательства – нет! – не прощай…

2009

МЫ ЖИЛИ У МОРЯ