Людмила Козлова - Не горюй!

Сначала жизнь меня достала,

и вдоволь, исподволь,

как моль,

точила и надоедала.

И тут я ставлю дубль-бемоль.

Но форс-мажор —

и смерть оралом

вспорола озими веков.

Мой брат,

с кем в детстве я играла,

за мной следит из облаков.

И я, как лёгкая полова,

лечу к нему,

но жизнь опять

казнить и миловать готова,

и не велит мне брата звать.

Как правильно и чисто

в комнате.

И две забытых мысли —

помните?

Две мысли эти —

Ваши дочери.

Вы им судьбу большую

прочили.

Из них звалась Любовью

первая.

А после стала вечной

Скверною.

Звалась вторая Доброй

самою.

Она Продажной стала

Дамою.

Покинутые Вами —

помните?

Как правильно и чисто

в комнате.

Четыре марша вверх,

а кажется до неба.

Четыре марша вверх —

до утренней зари.

Ты там, внизу, где тень.

Ты невелик и чёрен.

Тебя накрыла тень.

И я не помню глаз.

Тебе не помашу я —

от сердца боль в руке.

Тебе не помашу я

ни здесь, ни вдалеке.

С тобою не прощаюсь —

увидимся ещё.

С тобою не прощаюсь.

Но я не помню глаз!

Похолодало. Топят печи.

Древесный дым прозрачно сиз.

Воронье суетное вече

галдит, летая вверх и вниз.

Не облетевшие берёзы —

последних листьев желтизна.

Вот-вот метели да морозы.

Пуста у Осени казна.

Забыты прежние замашки.

Нагая Осень – стыд и срам-

бредёт чумазой замарашкой

по мокрым рощам и дворам.

Но нет пока ещё нисколько

в душе отчаянной тоски.

И взгляд её —

так смотрят только

младенцы или старики —

равн о в неведеньи и вере

полн ы древесной чистотой —

как из библейского поверья

всесущий вечный Дух Святой.

Издалека, издалека —

светла, хрустальна, высока

чужая музыка звучит.

Ненастье ставнями стучит.

Душа летает над горой

глухой предзимнею порой.

К закату вдруг повалит снег

и заметёт безумный век.

Вот-вот откроются Врата,

вот здесь – у мокрого куста.

Я на этой планете

Осталась одна.

Всех, кого я любила,

Погубила она.

Не стучат их сердца,

Остановлена кровь

Притяжением страшных

Магнитных миров.

Я блуждаю в безлюдье,

В безмолвии дня.

Я кричу,

Но они не находят меня.

Только эхо гудит

В зеве чёрной дыры.

Только тянут, как омут,

Иные миры.

Покуда не сгинут, не схлынут

помои телесных страстей,

дотоле Небесному Сыну

распятьем платить за детей.

Играйте, как дети. Живите,

не помня о завтрашнем дне,

в карающем вихре событий,

в минуту, как в Бездну летите,

сгорая и плавясь в огне

беспамятства. Это спасенье

нам послано свыше – пока

прокатятся смрадом весенним

греховные злые века.

Но дети безумны, как дети —

им хочется в Завтра. И вот

уже на подходе к планете

в анналах отмеченный год!

Там, за первым, высоким синим,

За серебряным хладом зимним,

Есть хрустальное

Небо дальнее,

Где летают тела астральные.

А за ним —

Золотое третье,

Где мы всех,

Кого любим, встретим.

Навсегда будем вместе с ними

За серебряным хладом зимним…

В белом гипнозе

февральского снега,

в белом,

гибнуть так трудно

Душою и телом —

в белом.

В белом пространстве

мой сын

совершенно один-

и темно…

Боже, спаси его!

Мне не дано!

В костре осеннего разлада,

в дыму октябрьской нищеты

мне ничего уже не надо-

ну, может быть, немного яда,

чтоб улететь от суеты.

Но жизнь бессовестно и метко

бросает новую узду-

берёзы солнечную ветку

да злых дождей живую сетку

и, обманувшись, я иду

за этой веткой запоздалой,

за голубым сияньем дня,

забыв, что времени так мало,

и нет в нём места для меня.

Такая тишь – оранжевая, злая.

С пустынных крыш

стартует дым столбом.

И ничего о жизни я не знаю,

хотя живу. Но разве дело в том?

Слоёный луч вечернего светила

с далёких круч протянется к плечу.

Мне это наваждение претило,

и время ни секунды не скостило,

но я всегда ходила по лучу.

Погаснет луч, я падаю и плачу,

а, может быть, не плачу, а смеюсь.

Сегодня я надеюсь на Удачу.

Сегодня я уже не разобьюсь

Кажется, я не выживу.

Кажется, не смогу.

Сердце телёнка рыжего

слышу в ночном снегу.

Молча он леденеет

в страшном своём хлеву.

Значит и я сумею,

сколько-то проживу.

Сердце слепого в о рона

слышу ещё стучит.

Ночь не смиряя норова,

мне подаёт ключи.

Значит, открою утро,

значит увижу свет.

Может быть, это мудро.

Может быть – нет

Странник прошел мимо окон.

Кротким страдающим оком

в душу он мне заглянул.

Съежившись и не дыша,

вдруг задрожала душа.

Что же прозрела она?

Путь…

Середина воскресенья,

окончанье ноября.

Вот и заберег осенний,

вот и солнце светит зря.

Еле выглянуть успеет —

провалилось, не найти.

Только звёзды с неба сеет

жёрнов Млечного Пути.

Снова сердце мягкой лапой

кошка – ночь сожмёт в игре.

Но не смей от боли плакать —

то ли будет в январе.

Темнеет.

А ночи всё глуше.

И так тяжело, тяжело,

как будто одна я на суше —

всё вымерло, всё полегло.

И там, где когда-то сияло

пространство Зелёного Дня,

осталось так мало, мало

от прежней, весёлой, меня.

Темно за спиной – на восходе,

закат утопает во мгле.

Да что это? Где происходит?

Неужто со мной, на Земле?

Снежок над Душою кружится,

и время моё истекло.

И в сердце нацелена спица

прозрачная, словно стекло.

В ночном лесу стозвучным эхом

сибирский плачет соловей.

На Млечный Путь мой конь заехал.

Эй, Горбунок, лети резвей!

Я не хочу на Землю снова-

там росы больно холодны,

а зимы долги и суровы,

и мало лета и весны.

И людям дышится и спится

тревожно так и тяжело.

Их столько в землю полегло,

а сколько их туда стремится!

Я не хочу на Землю снова-

лети, подковами звеня!

Звезда – потерянное Слово —

в зелёный лес упасть готова.

Я не хочу на Землю снова!

Куда же ты везёшь меня?

Коромысло Времени качнулось,

и плеснулось Время через край.

Ахнуло, аукнуло, проснулось,