Кира Чекмарева - Мой единственный век…

Се Раба и послушная Воле
Господина – чем сердце томить?
Сохрани Тебя Боже от боли,
От которой нельзя сохранить.

И от всех искусителей ада,
Белоснежный Покров, сохрани!
День Седьмой да повеет прохладой
На припухшие веки Твои…

Одиночество строя и лада —
Одиночество новой Луны.
Спи, родная. Но только не надо
Видеть страшные, вещие сны…

Замри, Мария! Зеркало не лжёт.
Здесь был чужой – ты различала крылья.
Небесный гость, как скоро он уйдёт!
А ты – одна завоешь от бессилья,

Тебе одной не станет вера впрок
В холодных сумерках ночного Храма,
Когда под утро ты очнёшься: «Мама!»,
Впервые в жизни забывая: «Бог!»

О люди, женщины! Прислушайтесь – поёт
Одна из вас. Не правда ли, как странно?
Чужого языка напев гортанный
Кружится мерно ночи напролёт.

И сотни тысяч лун, внимая Ей,
Земля и Небо слиты воедино,
Пока Она поёт, качая Сына,
Похожего на ваших сыновей.

За мгновение до срыва —
Тёплый шёлк знакомых слов.
Я Тебя узнала – диво,
Диво ли, что Ты – таков?

Не коснусь Тебя игриво,
Не нарушу Твой покой…
Я Тебе служила – диво,
Диво ли, что Ты – со мной?

Тихо шелестит олива,
Ангелы поют с небес…
Я Тебя любила. Диво,
Диво ли, что Ты – воскрес?..

Глаза откроются в бреду —
На этот раз не будет поздно.
В моих горах такие звёзды
Бывают только раз в году.

Глаза откроются – Его
Уже встречают на Фаворе.
Вскипает в белой пене моря
Небесной Славы торжество.

Глаза откроются во тьме —
Его распяли на рассвете.
Доносит оголтелый ветер
Проклятия моей стране.

Глаза откроются – в крови,
Гонениях, убийствах, смуте,
В одной-единственной минуте,
В одной-единственной Любви,

В одной-единственной, с Небес
Сияющей на землю брани.
Отвален погребальный камень.
Глаза открыты. Он – воскрес.

Далеко до урожая,
Вьюга выстудит поля.
Эй, бояре, я – чужая,
Что ж не гоните меня?

Что ж дубовые ворота
Не запрёте от греха?
Или новая забота
Не печалит вас пока?

Не пристало вам, бояре,
На юродивых глазеть.
Я ж при новом государе
Буду те же песни петь

И на паперти под вечер
Вашей мелочью сорить,
И ребёночку при встрече
Божью правду говорить!

Ничего не возвращается.
Что же ты не рад?
Ты навеки с ним прощаешься,
А ведь он же – брат…

Ничего не возвращается,
Все плывёт из рук.
Ты его научишь каяться,
А ведь он же – друг.

С каждым шагом ближе к осени
Тропочка у ног.
Ты его пугаешь проседью,
А ведь он же – волк…

Он один – ответчик-стрелочник.
Свой средь пустоты…
Ты его продашь по мелочи,
А ведь он же – ты…

Где-то у Неба притихшие трубы
Ждут Окончательных Дней.
Славная горечь сжигает мне губы
Горькой усмешкой своей.

Смерть кораблю на Эгейском просторе,
Коли певец – не Орфей.
Сгубят сирены, познавшие горечь,
Горькой усмешкой своей.

Тускло мерцает запретная чаша
Россыпью влажных камней.
Мы возвратимся в отечество наше
С горькой усмешкой своей.

Небо раскроет нам райские чащи,
Примет, как блудных детей,
Только Ему до конца просиявших
Горькой усмешкой своей.

Мне было странно рвать его в саду,
Но я даю тебе цветок забвенья.
Ты только вздрогнешь от прикосновенья,
И я из памяти твоей уйду.

Грядёт покой, обещанный двоим,
Но новый свет рождает те же тени.
Ещё со мною ты, мой добрый гений,
И небо перед нами. Но под ним

Нет города, который полюбил
Мои шаги. Я ухожу изгоем.
Я стар и слаб. И я давно не стою
Прикосновенья осиянных крыл.

Когда б, о истина, не тяжкий крест – внимать
Тебе твоим свидетелем невольным!..
Я проклял город, где светло и больно,
Но перед ним с колен не в силах встать.

Ты меня больше не сможешь сломить,
Ты меня больше не сможешь убить.
Вся и надежда – на тонкую нить,
И – никогда никого – не любить!
И – никогда ничего – не забыть,
Всех повстречать, а тебя – проводить,
Всех – накормить, а тебя – опоить,
Мягко стелить – да жестоко будить.